Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Так, он сам вполне сознавал резкость и строптивость своего характера, и как он был человек весьма религиозный, то говаривал: "Если бы не вера и не благодать Господа, то я был бы подобен сатане". Отец, как мне передавали, имел на него сильное и умеряющее влияние; по общему голосу того времени, это был мужественный поборник правды и добра.

Несмотря, однако ж, на преданность отца моего немецкой и вообще европейской культуре, он был русским православным человеком и добрым христианином, с твердою и пламенною любовью к Богу. Когда я, быв в отпуску 17-летним офицером, выпущенным из Морского корпуса, посетил многих из его близких знакомых и друзей, то все помнившие его мужчины и дамы с увлечением говорили мне о его высоких качествах и о его увлекательном красноречии, когда он говорил о Боге. Слыша такие восторженные отзывы о нем, я не мог не гордиться таким отцом и не принять его за свой идеал, хотя для меня и недоступный! Он был горячим патриотом, и когда-то однажды вечером, читая в газетах о созыве ополчения в 1805 году, сказал матери нашей: "Ну, мой друг, если одна неприятельская нога переступит нашу границу, я снова вступаю в военную службу".

По выходе из военной службы он поступил в гражданскую, в учреждение Императрицы Марии Феодоровны, которая очень ценила его за правдивость и честность и даже удостаивала его своею особенною доверенностью. Так, однажды, когда дошли до нее слухи о каких-то злоупотреблениях какого-то значительного лица, она призвала отца и просила его сказать ей всю истину, будучи уверена — как сама выразила ему — что услышит от него одну правду. Отец, не обвиняя и не защищая это лицо, отвечал Императрице, что, не имея фактических доказательств, которые обязывали бы его прямо открыть злоупотребления, он ничего не может сказать в таком важном обвинении, особенно пред Ее Величеством. Императрица поняла это благородное молчание и сказала, что еще более уважает его за такие прекрасные правила.

Со своими строгими правилами он не хотел долго оставаться на службе и вышел в отставку в чине коллежского советника. Императрица очень сожалела о его выходе; а как она ценила его, представляю следующий факт. Когда мать моя, оставшись вдовою с многочисленным семейством, просила о пенсии за 35-летнюю военную службу отца и долго не могла получить ее, Императрица, стороной узнавши об этом ходатайстве, от себя, без всякого прошения, положила ей 1000 рублей ассигнациями пенсии, и последняя сестра моя, девица, получала ее до самой смерти. Я не говорю уже о том, что она крестила одну из сестер моих и меня.

По выходе моего отца из службы граф Алексей Кириллович Разумовский, хорошо его знавший, предложил ему управление своими обширными имениями в Пензенской и Тамбовской губерниях. Тут выказались и экономические способности отца моего, так что в течение пятилетнего управления он значительно увеличил доходы в имении, несмотря на то, что, по своим христианским правилам, обращал особенное внимание на хозяйство крепостных крестьян и их благосостояние. Он, как рассказывали крестьяне, скорее прощал, если встречал небрежность на барщинской работе, нежели на собственно крестьянской. Он был очень строг, но в то же время справедлив, добр, сострадателен, так что память о нем долго сохранялась в народе. Обычных праздничных приношений управителям он не терпел и совершенно вывел этот обычай крепостного быта. Из Петербурга он с семейством переехал в Пензенскую губернию, в село Ершово Чембарского уезда, близ границы Кирсановского, где находилось вотчинное управление.

Мы поселились в большом управительском доме, который стоял в центре села Ершово. Расположение дома было обыкновенное; из прихожей со двора входили в большой довольно зал, из зала налево был кабинет отца, а влево из кабинета была спальня, у дверей которой по ночам всегда спал Валерка, белая легавая собака отца, жившая замечательно долго, до 26 лет. Направо залы была гостиная, а налево семейные комнаты и детские.

Первые годы моего детства, от 2 до 7 лет, прошли в этом доме. Отец мой много читал и занимался, по утрам в конторе, а по вечерам — дома. Он часто езжал по полям и другим работам, так как в имении были большие посевы, иногда верхом, а иногда в дрожках, и в этом случае брал меня с собой. В этих поездках за ним всегда следовал казак; казаки эти назначались к управляющим вроде вестовых из Малороссии, где у графа Разумовского были большие имения. Отец очень заботился и об устройстве имения; на реке Ворона построил большую каменную мельницу; построенные им оранжереи, кажется, сохранились доныне. В 12 верстах был завод винокуренный под управлением господина Мирошевского, а также и конный завод. Ершовское имение было барское в полном смысле слова; тут было все: и редкие фруктовые деревья в оранжереях, и на берегу реки сад с испанскими вишнями, теплицы, парники, всевозможные мастерские: слесарня, столярная, каретные и ткацкие. Для приезда графа был большой, хотя одноэтажный, дом из двадцати комнат, с богатою мебелью и всеми принадлежностями: флигелями для приезжих, превосходной баней, со всеми приспособлениями при ней, комнатами для отдохновения с диванами, кушетками и дорогими коврами, и все это только на случай приезда графа, который при отце не был ни разу. Помню, что однажды приезжал один из сыновей графа, и помню, что он, рассердившись на что-то на человека, велел для экзекуции привязать его к столбу, к которому привязывали лошадей, но отец, увидев эти приготовления из окна, тотчас пошел к нему, и экзекуции не было.

Отец устроил также в Чернышеве, верст 8 от Ершова, восковой завод, который очень занимал его. Он там делал пробу восковым свечам, расставляя их в кабинете на столах; и помню, что в это время мы уже не смели войти в эту комнату, чтобы малейшее колебание воздуха не мешало правильному горению. Мы, дети, очень боялись его, так как он был строг, его вместе с этим чтили и любили его безмерно. Когда, после обеда, он отдыхал, мы все ходили на цыпочках и говорили шепотом, зато малейшая ласка его делала нас счастливыми. Но не мы одни, а все служащие в доме и имении очень боялись его и в то же время любили. Все знали, что его приказания и распоряжения не могли не быть исполнены в точности, и это не вследствие каких-либо тяжких наказаний или побоев, которых он избегал, а единственно вследствие той нравственной силы, какою он обладал, и в уверенности, что каждое распоряжение его было обдуманно и делалось с полным знанием дела. Он любил порядок и точность во всем строе жизни, как в делах обыкновенных, так и важных. Был очень гостеприимен, любил хороший стол, но сам был очень воздержан и умерен; курил свою пеньковую трубку только три раза в сутки, и вообще во всем его жизнь может служить образцом благотворно деятельной и обдуманно правильной жизни. Он не любил посредственности; все вещи и вещицы, которые он употреблял, были лучшего качества и изящны, во всем была видна печать его своеобразного характера. Когда я дорогой, ехавши в отпуск, потерял свой табак и матушка отыскала в кладовой оставшийся после него табак, то оказалось, что это был лучший американский табак, известный тогда под названием "Р. Я.".