Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1

Конечно, Фредрикс считал себя обиженным и, как он знал, что во всем этом действовал Суслов, то, по возвращении на линию, он написал ему вызов. К счастью, по дружбе к нам с братом он показал нам письмо и объявил о своем решении. Мы, конечно, крепко отсоветовали ему принимать такое решение и предоставить все это кавалерской думе, куда было послано представление, и ожидать справедливости. Он так и сделал, сказав: "Ну, я докажу им, что сумею взять и другую пушку, если представится случай".

В 1844 году, когда мы делали свою последнюю экспедицию в Дагестан и когда, возвратившись в Шуру, обедали у Петра Петровича Мел-лера, где обедал также Роберт Карлович Фрейтаг и многие другие, за столом зашел разговор об этом деле; в это время уже пошло представление об обоих. Мы с братом стали защищать Фредрикса, доказывая, что он первый увидел пушку и взял ее, а только вытащить из канавы помог ему Камков, но Роберт Карлович возражал, и как теперь помню его собственные слова: "Ну, представьте себе, что два человека идут по разным сторонам реки и, увидев утопающего, оба бросаются в воду и спасают его; не один ли и тот же подвиг совершили они? " Мы же настаивали на том, кто первый овладел пушкой.

После были еще экспедиции, помнится, к Аргунскому ущелью; Фредрикс также был со своею сотнею, и мы, провожая его из станицы, простились с ним, не думая, что это прощание было последнее. В этой экспедиции Шамиль снова вывозил две пушки и громил лагерь, расположившийся на острове в одной обширной местности, около которой ручьями протекала река Аргунь; Фредрикс несколько раз набирал охотников и просился в ночной набег, чтобы внезапно захватить и пушки, но ему в этом отказывали; когда же отряд двинулся, он опередил его и с казаками ехал впереди все с одной и той же мыслью — открыть пушки и броситься на них, но роковая пуля спрятавшихся чеченцев поразила его, пройдя около его золотых часов; рана его была смертельна. Положив на носилки, понесли его через речку и тут видели, как он снял с пальца кольцо и бросил в воду, а встретив кого-то, сказал: "Envoyez-moi vite le pretre" ("Пришлите мне быстрее священника" (фр.)). Через час он скончался; его перевезли в Наур, где и похоронили. Все жители Наура и все его знавшие и любившие провожали его в могилу. Помню, что было пасмурно, ветрено и холодно, и весь этот день и вечер все мы, собравшиеся у Найденовых, проговорили о нем. Когда его похоронили, пришло известие, что Георгиевский крест был присужден ему.

В юности и детстве Фредрикс, по своим родственным связям, был близок к царской фамилии, и он показывал нам письмо, написанное еще тогда юным наследником, Александром Николаевичем, которому послужить, как Государю, ему уже не пришлось.

Кроме общей взаимной симпатии нас крепче всего связала религия. По своей фамилии и по своему роду он был лютеранин, как вдруг пожелал перейти в православие, сознав инстинктивно, что Православная Церковь есть единая истинная апостольская Церковь; сознав это, тотчас же решился исполнить это призвание как бы по какому-то вдохновению. Это было еще в Петербурге. "Сначала, — говорил он, — я отправился к архиерею, который, узнав мою фамилию, очень удивился и представил какие-то затруднения; я этим не удовольствовался и, даже не оскорбясь тем, что как-то не совсем доброжелательно отнеслись к моему решению, упорно настаивал, и наконец, после многих затруднений, надо мной совершили миропомазание". Он, кроме нас, ни с кем не говорил о религии, хотя торжественно ее исповедовал, но чистая душа этого юного героя всецело принадлежала Богу. У обедни он удивлял всех своим благоговением. Ставши однажды на свое обычное место за правым клиросом, он стоял всю обедню, ни разу не поворотив голову ни в какую сторону. Наши христианские беседы были его наслаждением. Он старался просветить свой ум и усвоить вполне Божественное православное учение; о многом расспрашивал, много читал, и как отрадно было нам видеть в нем эту смиренную твердую веру, эту пламенную любовь к Богу и соединять в Нем души наши! Смиренная самоотверженная душа его, конечно, воспарила туда, куда стремилась она еще на земле, в тот чудный свет, который еще здесь озарил его, как некогда иудействующего Савла. В последнюю поездку в Петербург он привез нам несколько духовных книг, в том числе были: "Правда Вселенской Церкви", сочинения Муравьева, "Новая скрижаль", "Училище благочестия", "Путешествие к святым местам" Муравьева и другие с надписанием его рукой, что книги, эти он дарил нам в память нашего христианского общения. Они хранятся у меня как драгоценный залог нашего братского соединения во Христе! Когда мы уже были произведены и собирались в Россию, брат мой подарил ему свою лошадь, и на ней Фредрикс был убит, а также и сама лошадь.

О дагестанской экспедиции 1843 года и о действиях генерала Фрейтага я уже упоминал в эпизоде о Фредриксе. Теперь перейду в моих воспоминаниях к самому Роберту Карловичу Фрейтагу, этому замечательному деятелю того времени на Кавказе, на долю которого выпал завидный жребий быть достоянием избавителем наших войск в самых гибельных положениях и обстоятельствах. Он небольшого роста, крепкого сложения, довольно плотный, с самыми приятными чертами лица, живой и чрезвычайно энергичный во всех своих действиях. Простота его обращения, доступность для каждого, снисходительность и доброта привлекали к нему сердца всех служивших под его командой. Его называли "наш маленький Робертик", и к нему вполне можно было отнести старинную солдатскую песнь:

И действительно, это был человек, выходивший из ряда обыкновенных, несмотря на то, что, по простоте сердечной и скромности, он, кажется, и не подозревал в себе тех достоинств и великих качеств, которые все сознавали и видели в нем. Полковником он одно время командовал Куринским полком, не нажив от командования ни гроша, в то время как другие командиры наживали, и всю экономию обращал на полк и на улучшение положения солдат. Начальником левого фланга он изумлял своей энергией, быстротою и своими всегда удачными действиями. В экспедиции под Грозной он был ранен в шею, но, благодаря Бога, рана была излечена. В 1842 году, когда Граббе отступал Ичкерийским лесом, он, с удивительной быстротой собрав все, что мог, явился на помощь в ту самую минуту, когда помощь была настоятельно необходима, так как горцы с большими силами ожесточенно преследовали отряд, уже сильно ослабленный и потерей в людях, и в большом количестве отряженных под раненых, — и спас его, может быть, от гибели.

В 1843 году он с такою же неустанною быстротою проскакал по линии за маршевыми батальонами и также, собрав все, что мог, пехоты и казаков, внезапно явился под Темир-хан-Шурой, разбил и рассеял скопище Шамиля, бросился в Зырянское ущелье и освободил генерала Пассека, запертого в ущелье и уже лошадиным мясом кормившего людей. Наконец, в 1845 году Фрейтаг же явился на помощь тогдашнему графу Воронцову в том же Ичкерийском лесу после взятия Дарго. Эта экспедиция была, как известно, предпринята против мнения Воронцова. Когда Фрейтаг появился в Ичкерийском лесу и раздались его пушечные выстрелы, то между горцами пронеслась весть, что пришел "счастливый генерал", и они тотчас отступили, так как, по их фатализму, постоянную удачу его они приписывали року, с которым нельзя бороться. Затем, в том же 1845 году, Шамиль бросился в Большую Кабарду, чтоб и ее поднять, и если б это ему удалось, то он много прибавил бы хлопот правительству; но Роберт Карлович Фрейтаг не дремал, вслед же за ним пошел в Кабарду и занял позицию против Кабарды. Этот приход Фрей-тага остановил волнение; кабардинцы оставались глухи к увещаниям Шамиля, и он должен был распустить свою пехоту, так как боялся очутиться между двух огней, а сам с кавалерией, оставив огни на месте своего расположения, бросился обратно за Терек, и так быстро было его бегство, что, как говорят, он в одни сутки сделал 150 верст, что способны выдержать только горские кавказские лошади. Узнав о его отступлении, Фрейтаг дал знать во Владикавказ, чтобы Нестеров немедленно выступил и пересек Шамилю переправу через Терек.