Геннадий Андреев - Горькие воды

Вынеслись за деревья — Непоседов засмеялся. Я взглянул на него, как на сумасшедшего: так странно слышать смех, когда рядом бушует пламя!

— Корабль торит! — даже радостно воскликнул Непоседов. Стало легче: наш разваливающийся жилой дом стоял довольно далеко от завода.

Вокруг сновала возбужденная толпа, у дома еще метались рабочие, вытаскивающие пожитки из нижнего этажа. Верхний этаж горел, закутанный в пламя, как в рвущийся по ветру красный плащ; с него кое-где уже текли вниз ручейки пламени. Наши и городские пожарники носились, как ошалелые, направляли в огонь струи воды, но было видно, что дом не отстоять.

Его и не надо было отстаивать. Убедившись, что жертв нет, мы успокоились. Из дома все жильцы успели выбраться, большинство вытащило даже свои пожитки, только часть жильцов верхнего этажа выскочила, в чем была.

— Они, пожалуй, сарай отстоят, — говорил Непоседов. Побегав вокруг горящего дома, он вернулся к машине и с удовольствием смотрел, как полыхает пламя, клонясь к длинному бревенчатому сараю, в котором жильцы хранили дрова, держали скот и птицу. — Чёртовы дети, куда они лезут? Пусть и сарай горит.

Главбух не понимал: зачем нужно, чтобы и сарай сгорел?

— Проще простого, — подмигнул Непоседов. — Дом по балансу сколько стоит? Тысяч полтораста? Сарай еще десять. Всего 160 тысяч. Эту кругленькую суммочку мы получим, как страховую премию — и такие дома закатим, закачаешься! Чем больше сгорит, тем лучше…

Дом скоро рухнул, взметнув огромный клуб искр, пламени и дыма. Чуть занялась крыша сарая — к радости Непоседова, пожарники растащили сарай баграми.

Разместив погорельцев в столовой и в клубе, мы поехали домой. Теперь горел Непоседов:

— Утром пишите в Москву, — распоряжался он. — Сгорел жилой дом, сто семей осталось без крова, создалось катастрофическое положение. Пишите сильнее, чтобы проняло. Просим, до получения страховой премии, разрешить начать строительство жилых домов, на сумму премии. Я завтра сам поеду с этим письмом в Москву…

За лето мы выстроили два больших двадцатичетырех-квартирных дома, больше, чем на сто комнат. Если в сгоревшем корабле в маленьких комнатушках у нас ютилось по семье, то теперь большим семьям мы могли дать даже по две комнаты, а некоторым и по целой квартире, с отдельной кухней.

Непоседов сам занимался строительством. На заводе работа шла спокойно и строительство для Непоседова пришлось кстати: иначе он не знал бы, куда девать свою энергию. Здесь он себя показал: типовые проекты его не удовлетворяли и он импровизировал, из разных проектов выуживая, что получше. В каждой квартире он устроил кухню, кладовку, умывальник, настроил каких-то шкафчиков: ему хотелось, чтобы жильцы имели максимум удобств. Мы могли позволить себе это: отборный лес мы дали на строительство бесплатно, из излишка.

Дома получились хорошими, но Непоседову этого было мало. Он договорился с одной мебельной фабрикой, мы дали ей десяток вагонов леса, всё из того же излишка, а она поставила нам, по дешевке, около ста, комплектов мебели: столы, стулья, кровати, шкафчики, вешалки. Непоседов ликовал: он дал рабочим приличную мебель. Мечтал он еще о том, чтобы в каждую квартиру поставить диван, но на эту роскошь уже не хватало средств.

При вселении жильцов Непоседов присутствовал лично. Он ходил но квартирам и готов был сам расставлять мебель, так, как казалось ему более «культурно». А потом огорченно жаловался:

— Понимаете, квартиры как конфетки. А работяги нанесли тряпок, развесили, расстелили — всё впечатление испортили. Тряпье, рванье, почти: ни у кого хорошего одеяла нет. Прямо, хоть одеяла им за свой счет покупай…

Случилось так, что этим же летом, в области устроили конкурс на лучшее жилищное строительство. Наши дома тоже попали на конкурс и заняли первое место. О них писали в районной и областных газетах, ставя непоседовское строительство в пример другим. Конкурсная комиссия не знала, что мы на сто с лишним тысяч рублей перерасходовали отпущенные на строительство средства, так как лес дали бесплатно. Такая возможность редко у кого могла быть. Не часто встречается и непоседовское рвение, выхаживавшее строительство, как мать своего ребенка.

Как бы там ни было, а каверзы учета плюс нечаянный пожар и непоседовское усердие дали нам возможность обеспечить своих рабочих хорошим жильем. А Непоседову, вполне заслуженно, они дали возможность еще раз почувствовать удовлетворение от плодов трудов своих: он опять ходил сияющим.

По необходимости, человек может жить и работать в любых условиях, но это не значит, что он может мириться с этими условиями и привыкнуть к ним. В этом, вероятно, состоит основная ошибка Сталина и вообще марксистов, считающих, что поскольку «бытие определяет сознание», человек может свыкнуться с любым бытием.

Сталин и его «соратники», конечно, знали, что за стройным социалистическим фасадом скрывается невероятное комбинаторство. Больше, они даже поощряли это комбинаторство, призывая к проявлению «инициативы на местах», тогда как «инициатива», при тотально-плановом хозяйстве, могла быть лишь нечистым комбинированием. Но она помогает осуществлению приказов власти, а Сталину важна в первую очередь социалистическая внешность, но не её безобразное содержание. Внешность, основа советской жизни, выдержана в стиле «социалистического бытия», — по мысли «вождей», это бытие со временем придаст людям другое, социалистическое сознание, т. е. заставит свыкнуться со своим положением.

Свыкнуться было невозможно. Как они часто, по необходимости, приходилась нам «комбинировать», привыкнуть к этому мы не могли. Нет, нет, да и делалось противно. В душе поднимался протест: кто заставляет нас заниматься подлогами, нечистыми делами, зачем, для какого дьявола нужна вся эта безобразная канитель? Почему нам не дают возможности работать по-человечески, честно, без унизительного ловкачества? Мы чувствовали себя униженными, оскорбленными этим ловкачеством и временами становилось невыносимо тошно.

Людей, у которых изначально анархическая, влекущаяся к разрушению часть души превалирует над другой, стремящейся к созиданию, к порядку, вероятно, не так уж много. И почти у каждого человека есть врожденное чувство уважения к официальным бумагам, установлениям, законам, от кого бы они ни исходили. Мы нарушали их, часто ни на секунду не задумываясь, будто бы уже привыкнув к нарушениям, а в подсознании в это время грызла совесть: так поступать нельзя. B конце концов это ведет в развращению людей. Хорошо, что у нас Непоседов и главбух были внутренне порядочными людьми — на других предприятиях на почве легкого отношения к документам и правилам и из-за множества рожденных советскими условиями причин процветали взятки, хищения, растраты, мошенничество. Суды завалены подобными делами.