Геннадий Андреев - Горькие воды

Вторая перспектива была желательна для нас: не победоносная война, а разгром коммунизма в войне. Как это могло произойти практически, мы не представляли; для нас было лишь несомненно, что большого военного напряжения, при гнилости советского режима, коммунизм не выдержит, а поэтому и победа окажется на нашей стороне. Это была единственно мыслимая в то время и в том положении наша победа.

Оба варианта сходились в одном — в войне. Власть к ней усиленно готовилась во имя коммунизма; помогая власти, омы могли войну только пассивно ждать, надеясь на нее, как на средство освобождения и от Сталина и от коммунизма.

Живя ожиданием, мы продолжали присматривать за работой наших предприятий. И перед самой войной мне пришлось принять непосредственное участие в ликвидации одного из случаев разложения «советского общества».

У одной из наших всесоюзных контор был в Рыбинске лесозаготовительный участок. В последние два года замечалось, что на нем не всё благополучно: участок расходовал слишком много средств и давал мало леса. Управляющий конторой почему-то защищал этот участок, а сведения о неблагополучии продолжали поступать. В начале 1941 года управляющий, член партии с 1919 года, крупный политработник, был вызван из запаса и направлен в Западную Украину комиссаром большой армейской группы. Его заместитель, тоже старый член партии, бывший путиловский рабочий, решил проверить участок; не доверяя своим работникам, он попросил назначить контролера из Главка. Начальник Главка послал меня, как знакомого с лесным делом.

Весной 1941 года я поехал в Рыбинск. Этот когда-то богатый торгово-промышленный город выглядел запущенным. Дома не ремонтировались, очевидно, еще с дореволюционных или нэповских времен, булыжная мостовая выщерблена, набережная обвалилась, ограда бульвара растащена. Театр, сгоревший во время революции, так и не был восстановлен, а запроектированный перед революцией трамвай не был построен. В городе было два кино; за городом — большой и хороший «Дом культуры», на новом авиомоторном заводе. Горожане редко посещали этот «Дом культуры», так как сообщение с заводом поддерживалось только одним автобусом.

При мне на авиомоторный завод приезжала группа немецких военных и инженеров, для осмотра завода и переговоров о поставке моторов Германии. Накануне рабочим объявили, что они должны явиться на работу прилично одетыми; кто не захотел или не мог подчиниться этому распоряжению, на другой день не был допущен к работе. Часов в девять к вокзалу подошел поезд из нескольких мягких вагонов, на собранных чуть не со всей области «зисах» гостей повезли на завод. Они обошли цеха, совещались с директором и с представителями из Москвы. Один из немцев на плакате, висевшем в цеху, заметил грамматическую ошибку и, к конфузу сопровождавших русских, обратил на нее их внимание. Рабочие ворчали и смеялись, что заставляют для немцев наряжаться.

В Рыбинске Волгострой НКВД строил мост через Волгу; километрах в десяти выше, около деревушки Переборы, плотину. Вторая плотина, с гидростанцией, строилась в устье Шексны — за Обеими начиналось огромное, почти до Череповца и Весьегонска, водохранилище — «Рыбинское море», образовавшееся на территории между притоками Волги Шексной и Мологой. Рыбинское море затопило много сел и деревень — лес от разборки домов этих селений и вырубленный на затопленных местах и заготовлял наш участок.

Заведующим участком был некто Кравец, одессит, еврей лет пятидесяти. До революции у него было собственное лесное дело; окончив институт и став инженером-строителем, Кравец продолжал работать с лесом, а не по строительству. Он производил отталкивающее впечатление: выпуклые, наглые глаза, упрямый подбородок и рот придавали ему грубый, вызывающий вид. Вероятно, предупрежденный о моем приезде, Кравец встретил меня с преувеличенной приветливостью; достав бутылку коньяку, икру, он всячески старался расположить к себе.

На другой день я познакомился с его бухгалтером, Самуилом Марковичем, тщедушным, незаметным человеком. Этот встретил растерянно: он явно боялся проверки. До 1953 года Самуил Маркович жил в Ленинграде, почему уехал оттуда, он не говорил, но я догадывался, что, очевидно, он был выслан из Ленинграда после убийства Кирова, в числе тысяч других высланных ленинградцев. При ближайшем знакомстве оказалось, что Самуил Маркович отличный человек, с мягкой и даже нежной душой, но он до того был подавлен страхом, что всего боялся. Кравец его терроризировал: он нагло пользовался доверчивостью и мягкостью Самуила Марковича и сумел запугать и запутать его так, что Самуил Маркович едва не дрожал при виде Кравеца и беспрекословно выполнял каждый его приказ. А так как за этими приказами скрывались преступления, работа у Кравеца превратилась для Самуила Марковича в муку: он смертельно боялся, что ему тоже придется отвечать за плутни его деспота.

Плутни эти я раскрыл не скоро. При перовом же просмотре документов было видно, что дело не благополучно: странные выплаты за работы, как будто бы не производившиеся или произведенные неизвестно за чем, ужасающая путаница, созданная словно умышленно — концы найти было трудно. Неблагополучие могло объясняться и плохим учетом — недели две я старался распутать хаос из цифр и привести их в какую-то систему, но ничего не выходило. Самуил Маркович не мог дать объяснений: он ссылался на Кравеца, который его в свои дела не посвящал, а Кравец валил всё на Самуила Марковича, называя его путаником и безмозглым дураком.

Скоро подозрительных сумм набралось около миллиона рублей, а я не проверил еще и трети документов. Было очевидно, что я столкнулся с чем-то, необычным по масштабу даже в наших условиях. Некоторые нити уходили в Москву — я несколько раз ездил туда и постепенно, месяца через два, картина начала проясняться.

Управляющий конторой в течение десяти лет был довольно большим дипломатическим работником. В начале 30-х годов его заподозрили в каком-то уклоне и отозвали из заграницы. С помощью друзей в ЦК и НКВД ему удалось избежать ареста, но из Наркоминдела ему пришлось уйти. Он перешел на хозяйственную работу. После заграницы жизнь в Москве ему не понравилась: твердая ставка, квартира из трех комнат управляющего не устраивали. Надо было что-то придумать» чтобы можно было вести более широкий образ жизни. С Кравецом управляющий был знаком еще по Одессе — вдвоем они решили открыть лесозаготовительный участок, который, в сущности, стал их частным предприятием.

Года за три работы Кравец, под видом оплаты не производившихся работ, выкачал с участка более трех миллионов рублей. Сколько-то из этой суммы ушло десятникам, с которыми Кравец составлял акты на не произведенные работы и которые расписывались в ведомостях в получении денег несуществующими рабочими, львиная же доля попала управляющему и Кравецу. Оба они отделали себе в Москве хорошие квартиры; под Москвой выстроили дачи, вчерне сделанные тоже на участке. Рабочие, отделывавшие квартиры и строившие дачи, также были наняты в Рыбинске и оплачены за счет участка.