Геннадий Андреев - Горькие воды

Молча, с угрюмыми лицами слушали пассажиры эти рассказы. Словно каждый думал: что ж это за сила, что идет к нам — или на нас? И как при рассказах о финской войне, как при недавнем разговоре с Лапшиным, охватывало тревожное беспокойство: с кем и с чем сталкивает нас судьба?

Рыбинск преобразился: вокзал и другие белые здания выкрасили, с целью маскировки, в темно-серый, почти чёрный цвет. От этого город насупился и помрачнел. В нем тоже чувствовалось смятение и тоже, как в Москве, не было ни намека на подъем и воодушевление. Подъезжая, на запасных путях я видел на платформах 156-миллиметровые орудия: отправлялся на фронт стоявший в Рыбинске артиллерийский полк. Он не доехал до фронта и не сделал ни одного выстрела: его разбомбили немцы с воздуха по дороге.

Дело Кравеца, ликвидация участка в новой обстановке стали совсем ничтожными. Кравец куда-то исчез, уехал и Медведев. За последнего я был рад: теперь, с войной, ему не придется отвечать.

Ликвидацией всё-таки надо было заниматься. На отправку леса и имущества нашим предприятиям нечего было рассчитывать: вагоны давали только под воинские грузы. Я распродал, по дешевой цене, инвентарь, постройки, другое имущество городским организациям, но оставалось еще тысяч двадцать кубометров леса, разбросанного в плотах по берегам Рыбинского водохранилища. Кто его возьмет, кто теперь будет возиться с ним, если рабочих не стало совсем, так как большинство мужчин мобилизовано в армию?

Покупатели всё же нашлись. Я поехал в Ярославль, на большой военный завод — меня встретили с распростертыми объятиями. В связи с войной им надо было расширять производство, для этого нужно вести строительство, а леса не было ни палки и рассчитывать на получение его от Наркомлеса теперь никак не приходилось. Наш лес сваливался к ним, как манна с неба. Воспользовавшись этим, я назначил цену чуть не вдвое выше нашей себестоимости — это помогло провести ликвидацию почти без убытка для нас.

Распродажа имущества, сдача леса и расчеты за него заняли больше трех месяцев. За это время немцы подкатились к Харькову, к Калинину, к Ленинграду. Через Рыбинск прошли эшелоны беженцев из Латвии; из Риги эвакуировали оборудование, муку, даже зачем-то водку. Из Ленинграда по мариинской системе проходили баржи с товарами. Неожиданно во всех рыбинских магазинах появилось много калош, которых не было годы: одна из барж стала тонуть, в ней было несколько миллионов пар калош — их срочно выгрузили и пустили в продажу.

С первых же месяцев с десяток рыбинских школ заняли под лазареты: война давала ужасающее количество раненых. Им не разрешали общаться с жителями, но за всеми не уследишь и около лазаретов часто толпились гражданские. Слухи о происходящем на фронтах расползались по городу, но в них не было ничего ни ясного, ни определенного. Сводки Информбюро сообщали о событиях слишком глухо, часто были неправдоподобными и запаздывали. Что происходило на фронтах, об этом можно было только догадываться.

В городе уже у многих семей погибли или пропали без вести близкие. Безрадостные вести дошли до меня: погиб Непоседов. Незадолго до войны он поссорился-таки крупно с райкомом, райком настоял на том, чтобы его сняли с работы и он сдал завод. В суматохе первых дней войны местной Военкомат мобилизовал Непоседова, лейтенанта запаса, хотя ему, как находящемуся на, учете в Наркомате, должны были дать бронь. Непоседов тоже не доехал до фронта их эшелон разбомбили около Витебска и Непоседов погиб при бомбежке.

Пропал без вести Колышев: он командовал инженерным батальоном и попал в окружение где-то за Смоленском. С ним тоже вышла путаница: он тоже должен был получить бронь, но Военкомат по ошибке призвал его и отправил в часть. Главк пытался его выручить, но опоздал: ни батальона Колышева, ни самого Колышева уже не оказалось.

Война вырывала моих близких друзей, а на то, на что мы с ними надеялись, еще не было и намека. Немцы оставались неразгаданными и ни одного сигнала к тому, чтобы наши предвоенные надежды могли оправдаться, так и не было. Значит, немцы — враги? Но и власть враг нам, её никто не хочет защищать, потому немцы и подходят к Калинину и Ростову. Где же наша сторона, за кем нам идти? Зачем гибнут люди, так и не зная, кого и что они должны защищать?

Немцы не были такими могущественными, как, по-обывательски, можно было думать, следя за их успехами. Рыбинск был значительным узловым пунктом, неподалеку от него мост через Волгу, второй у Ярославля — оба они связывали важные артерии страны с севера и востока в центр и на запад. Эти артерии снабжали фронт. В городе ходили тревожные слухи о том, что мосты и Рыбинск, с его большим авиамоторным заводом, будут бомбить. Боялись, что могут разрушить плотину через Волгу и Шексну — тогда вода Рыбинского моря смоет город. Страхи были напрасными: только три-четыре раза, на огромной высоте, пролетали немецкие разведчики; один из них сбросил три малых бомбы, — они упали далеко на запасных станционных путях, никого не ранив и ничего не повредив.

По приказу власти, в каждом дворе вырыли бомбоубежища. Во дворе дома, где я жил, мы тоже выкопали убежище-канавку в рост человека — её сразу залило подпочвенной водой. Укрепить канавку было нечем и она скоро обвалилась. Такие же смехотворные «убежища» были у соседей: приказ был выполнен.

По ночам мы дежурили на улицах, подстерегая шпионов и диверсантов. Глупо было думать, что диверсант так вот открыто пойдет по улице, но по всему городу, В каждом квартале, с вечера до утра, сменяясь через два-три часа, бродили по своим участкам жители, больше женщины, присматриваясь к редким прохожим: не диверсант ли случаем? На прохожих ничего не было написано, они могли быть и действительно диверсантами и спокойно идти по своим диверсантским делам: мы всё равно не могли их разгадать.

Но приказ опять-таки был выполнен: важна вещь только форма.

Всё это было не серьезной игрой. Серьезное, страшное и еще непонятное происходило далеко от нас, на огромном пространстве от Ледовитого океана до Черного моря. К нему были прикованы взгляды, мысли, внимание. Но его тоже еще нельзя было разгадать…

Я торопился с ликвидацией: хотелось поскорее попасть в Москву, быть в центре происходившего. В начале октября закончил дела, рассчитал оставшихся служащих, Самуил Маркович заканчивал отчет. Он, верно, был путаником: в самые последние дни, когда я уже закрыл счета в банке и перевел все оставшиеся у вас деньги в Москву, Самуил Маркович вдруг заявил, что у него в кассе осталось еще около двадцати тысяч рублей. Чтобы сдать их в банк надо снова открывать счет, по почте такую сумму перевести нельзя, — это грозило задержкой еще на несколько дней. А неведомо откуда бравшиеся слухи глухо говорили о том, что немцы чуть ли не под Можайском. Я не хотел задерживаться ни на один день и решил взять двадцать тысяч с собой.