Геннадий Андреев - Горькие воды

Чем ближе к центру, тем сильнее нервность, спешка, будто не обычные, чем-то другие. Тороплюсь к себе в учреждение — взобравшись на третий этаж, попадаю в странную суматоху.

Двери и окна настежь, ветер перелистывает разбросанные на столах и на полу бумаги. Наши сотрудницы торопливо вытаскивают из громадных шкафов сшивки бумаг и бросают в окна. Нагруженный папками поверх головы, на меня налетает снабженец Васюков — худощавый, прихрамывающий инвалид, с белым лицом в легкомысленных конопатинах. Летчик времен гражданской войны, Васюков несусветный пьяница, за пьянство его два раза исключали из партии, но ЦКК оба раза восстанавливала его, учитывая прошлые заслуги и пролетарское происхождение Васюкова. Он безыскусственный человек, рубаха парень — мы с ним приятели.

Рассыпав папки, Васюков со вкусом ругается; увидев меня, кричит:

— А, ликвидатор! Ты, брат, во время: мы тоже ликвидируемся!

— Что за ликвидация?

— Делопутство уничтожаем, как класс! Смотри, — он тащит меня к окну и азартно, с явным удовольствием, вышвыривает папки, доселе хранившиеся с великим тщанием. Всего можно было ожидать, но сейчас впору протереть глаза: не сплю я? Выбрасывают драгоценные «оправдательные документы», спасительную «отчетность», на которой зиждется весь наш хозяйственный строй! Выглядываю в окно, в узкой клетке двора мелькают белые листы, из окон напротив, выше, ниже и рядом с нами тоже вылетают пухлые папки. Внизу два истопника лопатами сгребают бумаги в кочегарку.

Секретарши, чертежницы, счетоводы, машинистки охотно предаются делу уничтожения. Похоже, их охватила радость, разрушения. Или попросту им осточертело выщелкивать на машинках путаные бумаги, подсчитывать непонятные и скучные цифры?

Ухватываю Васюкова за руку, сажусь с ним в углу:

— В чем дело?

— Хана, брат. Приказано все дела уничтожить. Говорят, немцы в сорока километрах от Москвы.

— Неужели так скверно?

— Сквернее не может быть. Наших войск почти нет, немцы завтра могут быть в Москве.

— Где главбух? Мне надо сдать деньги.

Васюков скалит зубы:

— Смотри, не сдури. Кто теперь сдает деньги? Держи при себе: нам с тобой на выпивку хвалит.

— Ты в своем уме? Где Горюнов?

— Чёрт его знает, где. А главбух в банке, пошёл деньги или драпа получать: мы эвакуируемся, приказано выдать всем по месячному окладу. Не журись, куме, на выпивку хватит!

— Тебя, верно, немцы пьяного повесят, когда придут. Забыть надо о выпивке, немцы под Москвой!

— Это особая статья, об этом после поговорим. А пока — лопни, а держи фасон!..

Немцы могут завтра быть в Москве! Казалось бы, ничего удивительного: давно заняты Минск, Киев. Смоленск, десятки других городов; по всему ходу дел можно было предполагать, что немцы будут под Москвой, в Москве и даже за Москвой. К этому шло. И не я ли сам думал, что так и должно быть и что так даже лучше? Иначе не справишься с нашей властью. Но теперь, когда это подошло вплотную, мысль о том, что немцы завтра могут занять Москву, кажется чудовищной. Не городит Васюков вздор?

В кабинет пробегает новый управляющий конторой Горюнов. Прежнего, который посылал меня в Рыбинск, уже нет: его ЦК направил на какую-то другую, военного значения работу. Горюнов заведывал прежде в Главке одним из отделов; он партиец со стажем и со вкусом к «руководящей деятельности». Толстый, как бочка, он порядком похудел, обвис. Иду за ним.

Здороваюсь, говорю, что работу свою закончил, деньги перевел, остаток привез с собой, кому сдать отчет, деньги? Горюнов смотрит растерянно, глаза его бегают, он нервно роется в ящиках стола.

— Закончили? Это хорошо… Да, отлично… Отчет? Что ж отчет отчет сдавать некому, всех взяли, кого в армию, кого в ополчение, — бормочет он, продолжая поиски. — Да, документы приказано уничтожить, так вы, того, выбросьте ваш отчет к дьяволу… Да, да, выбросьте, вот именно, к чёрту! — ни с того ни с сего свирепеет Горюнов, но тотчас же остывает. — Нам приказано эвакуироваться, учтите, вы тоже поедете… А деньги… знаете, вот что: ехать нам далеко, что там будет, неизвестно, так вы деньги, того, у себя оставьте. Да, да не сдавайте, может еще вам пригодятся… А, вот она! — обрадовался управляющий, отыскав какую-то бумагу, схватил кепку, портфель и стремительно убежал, оставив меня в полном недоумении.

Только теперь стала понятна степень угрозы Москве и начавшейся паники. Выбросить отчеты — еще куда ни шло, но само начальство предлагает не сдавать, то есть попросту присвоить казенные деньги! Ясно, трещат по швам, рушатся наши устои. Кого и о чем еще спрашивать? Больше не нужно никаких слов…

Деньги мои пригодились. Придя из банка, главбух с отчаянием объявил, что денег на выезд не получить. В банке собрались сотни бухгалтеров и кассиров, а выдавать деньги некому: банковские работники тоже мобилизованы. Боясь разгрома, управляющий банком звонил в НКВД, просил прислать охрану, но НКВД теперь не до банков, охрану не прислали. Толпа в банке бушует, — опасаясь, как бы не попасть в неприятную историю, наш старичок-главбух вернулся без денег. Моим двадцати тысячам он обрадовался, как избавлению: если он не выдаст деньги, то на этот раз будет виноват не только в невыполнении приказа — ему придется претерпеть от сослуживцев, жаждущих денег, случайно перепадающих им по необычному распоряжению начальства.

Сдав деньги и на всякий случай спрятав в портфель наиболее важные документы, я вытряхнул содержимое моего чемодана в окно. Сотни таблиц и ведомостей освобожденно закружились в воздухе. Я вспомнил Самуила Марковича, других своих рыбинских сотрудников, дни и ночи ревностно составлявших эти бумаги, говорившие о нашей добросовестной, не за страх, работе. Покувыркавшись в воздухе, бумаги упали под ноги истопникам. Крикнув: «Берегись!» — я отправил вслед за отчетом и ставший больше ненужным чемодан.

В конторе продолжалась суматоха бумажного уничтожения. Она вызывала неприятное чувство: уничтожались пусть мертвые, но всё же свидетельства человеческого труда. Оставшись не у дел, я вышел побродить по Москве.

За полтора-два часа, проведенных в Главке улицы изменились. Спешка на них уже не нервная, а паническая. Напротив, на Новой площади и дальше, на Лубянке, трамваи идут, обвешенные гроздьями людей. Проносятся машины, нагруженные чемоданами, люди и машинах прячут лица в поднятые воротники, бегут.

На Малюй Лубянке, на Кузнецком мосту в воздухе носятся бумажки, пепел: учреждения жгут архивы. Говорят, что жжет архивы даже НКВД. Откуда-то появились любопытствующие, никуда не спешащие и ничем не занятые люди: стоят на перекрестках, в подъездах и как будто бесцельно смотрят на суету. У некоторых на лицах тревога, недоумение, у других — не искры ли удовольствия и даже злорадства блестят в глазах?