Питер Бискинд - Беспечные ездоки, бешеные быки

Монтажом «Граффити» Верна, Марша и Джордж занимались в гараже дома Копполы в Милл-Велли, который переоборудовали в монтажный цех. Оборудование, стоившее миллионы долларов, осталось после работы над «Крёстным отцом».

Тем временем, Скорсезе по-прежнему продолжал пробиваться наверх. Вместе с Сэнди он не пропускал ни одной вечеринки, получал и удовольствие и, как человек мечтавший стать кинорежиссёром, не забывал, что в данный момент — это его работа. «Конечно, я был оппортунистом, — рассказывает Скорсезе. — Я был на каждом мероприятии, старался поговорить со всяким, кто мог помочь с картиной. Любого человека я рассматривал с точки зрения того, может он мне помочь или нет. Я вынюхивал о людях всё, что было можно, узнавал, где с ними удобнее встретиться и оценивал, насколько приемлемы для меня их взгляды. Приходилось составлять целый план действий. Поставленная задача стала навязчивой идеей, и для её достижения я не останавливался ни перед чем». А вот мнение Шрэдера: «В кино успеха не добиться, если не крутиться как белка в колесе. Первое, что приходит в голову ещё утром в постели — кого мне сегодня окучить? Ровно также и вечером перед сном ты думаешь, кого бы окучить завтра».

Больше всех доставалось Сэнди. Она была для Скорсезе и помощницей в написании сценариев, и заботливой сиделкой, и матерью, и любящей женщиной. «Внимания он требовал к себе уйму, — вспоминает Уайнтрауб. — Приходилось помогать покупать ему одежду, выбирать автомашину. У него был маленький «Лотус». Это было прикольно — сам маленький и машину ему подобрали миниатюрную». Сэнди жаловалась, что он все соки из неё выжал, как настоящий вампир. А из-за пристрастия к ночному образу жизни его так и стали звать — Дракула.

Скорсезе начали преследовать фобии всех мастей, состояние тревоги перешло в патологическую форму и ему пришлось обратиться к врачу. Он ненавидел самолеты и во время взлёта так сильно сжимал распятие, что костяшки рук начинали белеть. Суеверия стали неотъемлемой частью его жизни. Это была непостижимая смесь католических представлений и некоей собственной магии на основе дурных предзнаменований, почерпнутых из снов, знаков и видений. Нелюбимым числом Скорсезе было 11. В доме, где он жил, места на стоянке были пронумерованы и он никогда не ставил машину там, где числа номера при сложении давали 11. Он не отправлялся в поездки в 11-й день любого месяца и отказывался лететь на самолёте рейса, помер которого при сложении чисел давал 11. В гостиницах Скорсезе никогда не останавливался на 11-м этаже. От злых духов при нём всегда находился золотой амулет, а на шее — мешочек с талисманами добра. Как-то он потерял этот мешочек и чуть не сошёл с ума. Сэнди пришлось со всех ног броситься на поиски, а потом накупить ещё больше амулетов и наполнить ими новый мешочек-талисман.

«Марти следовал философии Рембо [110] Артюр Рембо (1854—1891 гг.) — французский поэт, оказавший серьёзно влияние на течение символистов. Большую часть своих произведений написал в возрасте до двадцати лет. , — вспоминает Таллин. — Однажды он сказал мне, что не протянет дольше 40 лет. И всерьез думал следовать принципу — жить трудно, делать своё дело и рано умереть. Я не могу сказать, что это был путь саморазрушения, просто у него было предчувствие скорой смерти, то ли в авиакатастрофе, то ли от болезни. Поэтому он и хотел взять от жизни как можно больше».

Сэнди была ему необходима как воздух. Но одновременно Марти раздражали её любовь и забота, что с такой щедростью она выплёскивала на него. Продолжает Таллин: «Она слишком опекала его, а иногда это ему было не нужно». Она была молода и чересчур самоуверенна, считала, что во всём разбирается. У Скорсезе же был отвратительный характер, и если с мужчинами он вёл себя осмотрительно, с женщинами расходился на всю катушку. Ругались они постоянно. «Как-то Марти разозлился и в бешенстве смахнул всё со стола. Я была раздета и получила стаканом по спине. Он ни разу не ударил меня, но любил швырнуть что-нибудь в стену или разбить телефонный аппарат. Телефоны у нас не задерживались. Однажды я говорила с Таплиным, помню, была раздражена. Марти вырвал трубку из моих рук, наорал на Таллина, а потом разбил телефон. Затем он спустился на лифте вниз, перезвонил Таллину из таксофона на улице и продолжил свою ругань».

По мере того, как росла популярность Скорсезе, женщины, прежде не обращавшие на него ни малейшего внимания, становились всё доступнее. Конечно, это не способствовало укреплению отношений Марти и Сэнди. «Представьте себе превращение индивидуума далеко не выдающихся физических данных, не пользовавшегося популярностью у женщин и не считавшегося красивым или хотя бы привлекательным мужчиной, в плейбоя и знаменитого богача, — вспоминает Уайнтрауб. — Это — о Марти. И вот у его ног сногсшибательная блондинка, о которой он мечтал всю свою жизнь. Кто же откажется?! Такие это были 70-е годы — свободные отношения и наркотики. Конечно, я пытался объяснить ему подоплёку, да что толку».

Во многом источником страстей Скорсезе была необузданная ярость. По мнению Уайнтрауба, это у него от отца: «Помню, как-то пришли его родители и отец вроде бы спокойно поинтересовался у Марти:

— Ты всё ещё ходишь к тому врачу-шарлатану?

— Да, хожу, мне он действительно помогает.

Лицо отца исказилось от гнева, покраснело и он в ярости прошипел:

— Когда ты вырастешь и станешь мужчиной?!». Примерно в середине 1971 года Кормен предложил Марти поставить фильм «Берта из товарного вагона», вариацию на тему «Бонни и Клайда». В основе действия драмы, которая разворачивается в период Великой депрессии, отношения преследуемого законом профсоюзного лидера (Дэвид Кэррадайн) и неприкаянной любительницы путешествовать в товарняках (Барбара Сигалл, впоследствии — Херши). В общем, обычная бульварщина, замешанная на политике и сексе, что так по сердцу Кормену. Вспоминает Симпсон: «Я поинтересовался у Роджера, что за фильм ставит Марти, потому что никак не мог взять в толк. Главное, что заботило его — будет ли Барбара показывать свою грудь».

«Берта» вышла на сдвоенном киносеансе вместе с картиной «Заключённые и женщина». Скорсезе было неловко за свою работу. Он показал фильм Кассаветесу и услышал то, о чём и сам думал:

— Работа хорошая, но больше такой глупости не снимай. Почему бы не сделать фильм о том, что тебя действительно трогает.

Так Скорсезе отказался от следующего предложения Кормена и занялся «Злыми улицами».

«Новый» Голливуд был настолько мал, что все его обитатели знали друг друга. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Шрэдер и Скорсезе, в конце концов, встретились. Правда, в тот момент Скорсезе ещё не завоевал этот город, а Шрэдер, ставивший карьеру превыше всего, исподволь тянулся к более преуспевающим участникам кинотусовки. Вездесущая Джей Кокс представила его Де Пальме в просмотровом зале студии «Фокс» в Нью-Йорке, великолепном кинотеатре «Шахерезада» в Вест-Сайде. Незадолго до этого Шрэдер написал благоприятную рецензию на фильм режиссёра «Сестры» для «Лос-Анджелес таймс». Де Пальма пригласил его в дом Солт-Киддер, где он и проживал с Киддер, одной из «сестрёнок». Вспоминает Киддер: «Этот придурок притащился ни свет ни заря — часов в 10 утра, перебудил всех, барабаня в дверь, и треснул по столу здоровенной бутылкой виски. После чего неотступно следовал за Брайаном, словно собачонка. Он мне сразу показался странным, очень не понравился. Я хотела остаться с Брайаном, но от Шрэдера нельзя было отвязаться — он всегда был рядом, провожая влюблённым взглядом, хотя и не любил женщин. А Брайан, он другой, он — пример, на зависть всем мужчинам».