Хайнц Хёне - СС. Орден «Мертвая голова»

На посту шефа внешней разведки таланты Шелленберга расцвели, так что Гиммлер, получив приказ о слиянии абвера с СД, сразу вспомнил о своем Бенджамине, и с весны 1944 года Шелленберг принялся формировать объединенную секретную службу РСХА. Он не стал плясать на могиле абвера и провел его реорганизацию очень осторожно. Почти весь штат Канариса занял свою новую нишу – в РСХА.

На вид ничего и не изменилось, кроме, конечно, высших постов.

Даже Канариса гестапо пока что оставило в покое. Сначала он был подвергнут своего рода домашнему аресту, но после обсуждения вопроса с Шелленбергом назначен начальником особой военно-экономической службы при ОКБ. Руководители СС снизошли до похвалы поверженному противнику. В мае 1944 года в замке под Зальцбургом, отмечая рождение новой секретной службы, Гиммлер воздал должное «ценной работе, проделанной абвером». Большинство офицеров абвера не понимали, отчего Шелленберг так мягко обошелся с людьми Канариса. Мало-помалу обнаружилась фантастическая правда – шеф СД вел линию, в чем-то удивительно схожую с действиями заговорщиков из абвера.

Накануне 20 июля 1944 года очень мало кто знал, что абвер и внешняя разведка СД идут в одном направлении. И те и другие разуверились в конечной победе Германии, искали сепаратного мира с союзниками и готовы были отделаться от Гитлера ради спасения немцев. Абверовский критический анализ военной ситуации приводил к тем же выводам, что и доклады СД. Реакция верхов на донесения обеих организаций была тоже одинаковой. Канарис сожалел, что его материалы больше не читают в Ставке фюрера, а СД в 1944 году запретили заниматься «докладами из рейха», специально предназначенными для лидеров высшего уровня. В поисках выхода из войны, начатой Гитлером, абвер и СД нередко пробирались одними и теми же тайными тропами, использовали тех же посредников. Позднее апологеты СС держались версии, что обе организации стремились к одному и тому же – так много общего было у них в тот период.

После войны Вернер Бест заключил, что абвером и СД руководила одна трагическая судьба: «Наша общая трагедия состояла в том, что ради своего народа мы создали режим, который хорошо начинался и был отмечен значительными успехами, но затем, по непредвиденным причинам – из-за одержимости Гитлера своим особым предназначением, – привел нас к катастрофе».

Такое видение ситуации игнорирует, конечно, огромные моральные различия между заговорщиками 20 июля, действовавшими преимущественно из этических соображений, и эсэсовскими технологами власти; тем не менее слова Беста отражают горечь разочарования приближенных Гитлера в его политике. Замечание об одержимости фюрера дает ключ к поведению СС перед 20 июля или, по крайней мере, определенных руководителей СС. Многие из них утратили веру в человека, которому поклялись в вечной верности.

Именно преданное служение «величайшему уму всех времен», как назвал Гиммлер своего кумира, составляло единственный смысл и цель существования ордена СС в глазах его лидеров. Охранять жизнь Адольфа Гитлера, безжалостно выполнять его приказы, стать исполнителями его последней воли и завещания – в этом они видели некую сакральную миссию СС. Они питали отвращение к пестрой и неупорядоченной веймарской демократии и мечтали об авторитарном «национальном государстве», направляемом гением вождя, чьи директивы воплощали бы в жизнь профессионалы без сантиментов – «реалисты» (их любимое выражение). Однако в действительности борьбу демократических партий сменила не координирующая власть вождя, а постоянная грызня рвущихся к власти приближенных Гитлера, которых он держал на длинном поводке, чтобы сохранить свое положение наверху.

Особенно разочаровало интеллектуалов из СД то обстоятельство, что вождь представлял собой вовсе не тот тип государственного деятеля, который они хотели видеть в своем рациональном и эффективном мире. Им открылось, что этот человек одержим неуемной жаждой завоеваний, что его вдохновляет грубейший биологический национализм XIX века, что у него мания расового колониализма, – все это не имело ничего общего с национальной концепцией, даже в такой интерпретации, как у лидеров СС.

Первая, едва заметная, трещина в отношениях Гитлера и руководства СС появилась после того, как фюрер присоединил к Германии первый не немецкий народ – чехов из «остальной Чехословакии». Однажды мартовским утром, встретившись на верховой прогулке в Тиргартене, Вернер Бест обменялся многозначительными замечаниями с Рейнхардом Хёном. «Знаете, – сказал Бест, – а ведь это начало конца. До сих пор люди нам верили, когда мы говорили, что национал-социализм есть воплощение расовой концепции, имеющей известные пределы. Теперь, когда мы вошли в Прагу, национал-социализм превратился в империализм».

Конечно, ни в своих речах на публике, ни в своих действиях лидеры СС не проявляли подобных чувств. Они следовали за Гитлером по пути завоеваний и геноцида. Но симптоматично, что сам Гиммлер, ослепленный собственным экстатическим поклонением фюреру, иногда выказывал признаки тревоги, причем еще летом 1939 года. Где-то в самой глубокой его сущности таился скромный робкий человечек, и самоубийственная скачка Гитлера в пропасть войны давала ему пищу для размышлений. Во время судетского кризиса 1938 года рейхсфюрер вел себя как и полагается ура-патриоту из первых рядов, еще и провоцируя Гитлера в его политике агрессии. Однако когда Гитлер раскручивал конфликт вокруг Данцига, у рейхсфюрера появилось ощущение, что хозяин делает слишком высокую ставку. Тут он примкнул к Герингу, который противодействовал линии Гитлера на голое насилие. Отсюда – столкновение с Риббентропом: по мнению Гиммлера, он оказывал на фюрера самое пагубное влияние. В апреле 1939 года Гиммлер поехал в Данциг – посоветовать соблюдать умеренность слишком воинственному гауляйтеру «свободного порта» Альберту Форстеру. Французский генеральный консул в Данциге утверждал, что Гиммлер хотел вообще сместить Форстера, но не преуспел в этом. Тогда и польский посол в Берлине относил Гиммлера к числу «противников войны». 26 июля комиссар Лиги Наций в Данциге Буркхардт писал генеральному секретарю этой организации: «Ходят слухи, что Геббельс и Гиммлер заблокировали Гитлера. Это ошибочное мнение, а правда в том, что с осени, во всяком случае после ноябрьских еврейских погромов, Гиммлер сменил фронт. Теперь он гораздо ближе к Герингу и противостоит Геббельсу с его пропагандистскими методами».

В дальнейшем Гиммлер послушно проводил военную политику Гитлера, но сохранял стойкое отвращение к Риббентропу, на которого возлагал ответственность за гибельный военный курс: должен же он был обелить своего фюрера. Часть свиты Гитлера пребывала в иллюзии, что можно было бы легко добиться мира с западными союзниками, только бы избавиться от Риббентропа. Геринг однажды сказал: «Это не наша война, а Риббентропа». И многие среди эсэсовского руководства думали так же. Об этом узнал дипломат Ульрих фон Хассель, один из лидеров немецкого сопротивления, когда в октябре 1939 года встречался с бывшим немецким послом во Франции графом Вельцеком. Они говорили о попытках как можно скорее покончить с войной. Хассель отметил: «В сферу деятельности Вельцека входят и члены руководства СС Штукарт и Хён. Он утверждал, что эти двое в основном смотрят на вещи так же, как мы (оппозиция), и подумывают о том, не выбросить ли Риббентропа за борт. Уже обсуждается состав нового кабинета».