Томас Ловелль - Корсары глубин

Если вы никогда не плавали на подводной лодке, то не сможете себе представить напряжение вахты в подобную погоду. Каждая волна сильно ударяла по лодке, и казалось, что она собьет боевую рубку. Крепление орудий в походе было разбито в щепки, и одна из наших больших пушек неуклюже моталась с борта на борт.

Внизу лодки, крепко держась за стол, я внимательно изучал карты. Солнца не было видно, и о его местонахождении я мог только догадываться. Мой стол поднимался вместе с кренящейся и ныряющей лодкой, в то время как я чувствовал приступы тошноты от качки. Сверху вниз спускались люди, отряхивавшие с себя соленую воду и с наслаждением вылезавшие из своего промокшего платья.

После наступления темноты шторм еще более усилился. В полночь вахтенный офицер спустился вниз с известием, что он не может больше стоять на мостике, так как огромные волны каждую минуту грозят его смыть. Таким образом, всю ночь мы принуждены были идти вслепую — без наблюдения наверху. Я рискнул на это, учитывая, что курс лодки был проложен в сорока милях от Шетландских островов. Но ветер вскоре переменил свое направление, и когда вахтенный офицер с рассветом вышел на мостик, то увидел Шетландские острова всего лишь в пяти милях вместо сорока.

После выхода в Атлантику мы попали еще в два шторма и затем пробивали себе путь сквозь сильную непогоду в Бискайском заливе, где мы были вынуждены погрузиться и сорок часов идти под водой.

Затем в течение нескольких месяцев мы плавали в Средиземном море. Это было идеальное крейсерство с прекраснейшими днями, голубой водой и живописными берегами. Все дело портила только пища, которая всегда является великой проблемой на подводной лодке. В длительном походе — однообразная диета из консервов с горохом и грудинкой становится просто невыносимой.

Вместе с тем вопрос о пище стоял у нас остро еще и потому, что наш кок не был мастером своего дела. Он мог быть неплохим коком, если бы имелись в наличии хорошие и разнообразные продукты. Но из того, чем мы располагали, он готовил весьма бедные и невкусные блюда, чем вызывал насмешки и недовольство команды. А бедный Мидтанк, как его звали, был очень обидчив и часто ходил ко мне с жалобами на матросов:

«Они ничего не делают, только ворчат и смеются, — заявлял он, — больше не хочу быть коком. Я прошу о переводе».

Черт возьми! Командир лодки должен иметь много талантов, в том числе талант дипломата.

«О нет, Мидтанк, — отвечал я, — мы никак не можем обойтись без вас. Где мы достанем такого кока, как вы? Вы не должны обращать внимания на команду. Они просто шутят. Они большие юмористы».

Тупое лицо Мидтанка озарялось светом. И он на некоторое время оставался умиротворенным. Иногда я ободрял его гордыми видениями.

«Вы старайтесь как можно, больше, Мидтанк, — говорил я, — и готовьте самые лучшие блюда, какие можете. Вы не всегда будете коком. Я дам вам возможность участвовать в сражении, и вы станете большим героем. Вы сможете получить Железный крест.

Однажды мы имели длительный артиллерийский бой с вооруженным пароходом. Мне дорог был каждый человек, и таким образом я послал Мидтанка подавать снаряды на палубу. Он работал как черт и был уверен, что вел себя героем.

Я воспользовался этим предлогом, представил его к награде, и он получил Железный крест. Нужно было видеть его величие и гордую походку. После этого он окончательно смирился со своими поварскими обязанностями и больше не обращал внимания на насмешки команды.

Мы обычно грабили захваченные суда на то количество съестных припасов, которое могли взять с собой. Наша кладовая наполнялась добычей. Невозможно было удержать голодных моряков в присутствии хорошо набитых судовых провизионок. Часто можно было видеть матросов-подводников, отправлявшихся в отпуск нагруженными пакетами с сахаром, грудинкой, ветчиной и другими продуктами, захваченными с потопленных нами транспортов.

Один из наших первых призов в Средиземном море был норвежский пароход «Трипель», а у него оказалась такая кладовая, что у нас при виде ее буквально разгорелись глаза. С тех пор как мы покинули Германию, у нас еще не было приличной пищи. Матросы озверели при виде такого богатства на борту захваченного корабля. Наша добыча состояла главным образом из мармелада и ветчины.

Затем начались неприятности. Ко мне пришел один из матросов и почтительно доложил, что унтер-офицеры съели весь мармелад, не дав матросам даже и понюхать его и заявив, что подобная пища слишком хороша для них. Я вызвал к себе старшего унтер-офицера и спросил, как было дело. Это был большой жирный парень, и нужно было видеть его оскорбленное лицо. Он доложил, что при дележе мармелада большая часть его по недоразумению досталась унтер-офицерам, но что истинными мошенниками были матросы. Они съели всю ветчину, причем набивали себя ею до тех пор, пока не заболели, и все это только для того, чтобы унтер-офицеры остались с носом.

Мармеладно-ветчинное происшествие чуть не вылилось в гражданскую войну. Мне снова пришлось быть дипломатом, и я вынес поистине мудрое решение. Я обратился к команде с речью и заявил, что для избежания подобных случаев в будущем никакая пища, забираемая с захваченных судов, не будет браться матросами индивидуально, а должна складываться в кладовую лодки. Если к концу крейсерства что-нибудь останется несъеденным, то будет поровну распределено между людьми.

Один из наиболее приятных дней в Средиземном море был проведен нами недалеко от Мальты. Вдали была замечена вторая подводная лодка. Считая, что это один из наших сотоварищей, мы подняли сигнал. Так и оказалось. Оба корабля подошли борт к борту, и я разговорился с командиром.

«Какие новости?» — спросил он меня.

«У меня имеется на борту бутылка прекрасного Бриони, преходите ко мне, и мы его разопьем».

Он пришел, и в течение двух часов обе лодки стояли без хода в море, почти на расстоянии пушечного выстрела от Мальты. Мы прихлебывали вино и обменивались слухами по интересующим на вопросам подводной службы.

Мы сделали восемь крейсерств из Каттаро в Средиземное море, каждое из которых длилось три или четыре недели. После объявления неограниченной подводной войны в феврале 1917 года мы имели приказание топить все, что только могли, и «U-64» вносила свою лепту в наше общее дело разрушения союзной торговли на море.

19 марта 1917 года мы были у юго-западного побережья Сардинии. Находясь в своей каюте, я получил донесение с вахты: «Пароход на горизонте». Я сразу же бросился наверх. Приближающееся судно неясно выделялось во мгле, но по необычно высоко поставленной антенне я смог определить, что это военный корабль. Мы погрузились, а затем я увидел его борт с четырьмя трубами и большими орудийными башнями. Это был французский линейный корабль. Он шел зигзагом, имея в противолодочном охранении один эсминец. Все было совершенно ясно. Серый гигант, маневрируя, шел прямо на лодку. «Торпедные аппараты изготовить!». Мои приказания шли в быстрой последовательности одно за другим. «Первая носовая торпеда — пли, вторая носовая торпеда — пли!»