Иван Колышкин - В глубинах полярных морей

— Не вижу со стороны береговой базы ликования по поводу наших побед. Подводники, понимаешь ли, в поте лица корабли топят, салюты в честь этого дают. А вы вроде бы и не замечаете. Поросенка бы, что ли, резали за каждую победу. А то нехорошо получается…

Григорий Павлович отнесся к такому предложению вполне по-деловому. Договорились, что для каждой команды, вернувшейся с победой, будет даваться обед с поросятами по числу потопленных кораблей. И командир базы сдержал свое слово. Новый обычай всем очень понравился. И вскоре Морденко пришлось завести довольно крупный свинарник. Случалось, он сокрушался:

— Ну виданное ли дело? Для одной «малютки» — двух поросят жарить! Команда ведь маленькая — не съедят. Да и свиней этак не напасешься.

Однако опасения рачительного хозяйственника были напрасны. Поросячье стадо имело достаточный приплод. А то, что попадало на праздничный стол, никогда не оставалось недоеденным.

Популярность таких обедов объяснялась отнюдь не преувеличенным интересом подводников к тонкостям гастрономии. Обеды с поросятами стали своеобразной формой сплочения и укрепления нашей морской семьи и даже обмена боевым опытом. На них приглашали командующего флотом, члена Военного совета, командование бригады, командиров дивизионов и лодок, стоявших в базе. В простой и непринужденной обстановке участники минувшего похода с увлечением рассказывали о пережитом в море, приводили бесчисленные подробности боевого столкновения с врагом. Здесь в отличие от официальных разборов их рассказы получали более сочную, эмоциональную окраску.

За некоторыми праздничными столами бывает не принято говорить о повседневных делах, о службе — считается, что интереснее и лучше для отдыха вести общий, «развлекательный» разговор; в этом видят чуть ли не признак хорошего тона. Мы придерживались на это своей точки зрения. Для нас не было ничего, более интересного и увлекательного, чем свежие воспоминания товарищей о поиске и торпедных атаках, артиллерийском бое и уклонении от вражеского преследования. Ведь в этом была вся наша жизнь!

Да и разве не интересно было послушать, к примеру, Виктора Котельникова после его январского похода?! В этом походе все началось с атаки транспорта, стоявшего на якоре в небольшой бухточке у самого берега.

— Дали носовой залп этак кабельтовых с десяти, — рассказывал Виктор Николаевич, — а взрыва никто не слышит. Ну, думаю, промазал. Глянул в перископ — транспорт стоит целехонький. Так и есть, промазал! Обругал я себя предпоследними словами и решил развернуться для кормового залпа. Выпустили две торпеды из кормовых аппаратов. Смотрю в перископ — что за наваждение?! Транспорт как заколдованный. Стоит, и ничего ему не делается. А под килем двенадцать метров. Маневрировать для выхода в третью атаку рискованно, бухточка тесная. Что делать? Остается одно: всплывать и топить фашиста артиллерией.

Всплыли. Сапунов со своими артиллеристами, как полагается, пулей наверх выскочил. Бросились они к орудиям. И тут нашим глазам открывается такая картина: транспорт хотя и медленно, но тонет. Значит, все-таки попали мы в него. А к нему полным ходом идет сторожевик, невесть откуда взявшийся. Погружаться поздно. Надо бой принимать. И Сапунов из обеих «соток» ударил по сторожевику.

Со второго залпа сторожевик загорелся, как свечка. Тогда мы решили помочь транспорту, — он, бедняга, никак потонуть не может. Перенесли огонь на него. А тут около нас всплески начали подниматься — это береговая батарея вступила в бой. Принялись маневрировать, но стрельбу не прекращаем. После четвертого залпа транспорт приказал долго жить. И вдруг — чудо. Глазам своим не верю: стоит транспорт как ни в чем не бывало. Не померещилось ли мне, думаю, как он тонул? Пригляделся получше — а это, оказывается, второй транспорт, поменьше. Он за первым не виден был. Перенесли огонь на него.

Только он успел потонуть, смотрим, сторожевик пожар погасил. Снова по сторожевику пальбу открыли. Тут из-за мыса еще один корабль выскочил. Но как увидел, что его компаньону туго приходится, — развернулся и назад удирать. А на сторожевике опять пожар вспыхнул, больше прежнего, и он с дифферентом на корму быстренько потонул.

Пока мы корабли топили, мне показалось, что один снаряд с батареи нам в корму попал. Поэтому, как только кончили бой, продули главный балласт и пошли под дизелями в море.

— А как лодка вас атаковала? Виктор Николаевич, расскажите!

— Да что тут особенно интересного? — пожимает плечами Котельников. — Вышли мы из бухты, идем, вдруг Кириченко — он сигнальную вахту нес — кричит не своим голосом: «Торпеда слева сорок пять!» Вовремя доложил. Успели уклониться поворотом влево. Только уклонились, снова Кириченко увидел три следа торпед, но уже по корме. Пришлось дать «самый полный» обоими дизелями и повернуть вправо. Напряженный был момент. Если бы не Кириченко, не сидели б мы тут, за столом.

Потом немка подняла перископ и показала рубку. Снова сигнальщики не подвели, сразу заметили. Расчет сорокапятки успел открыть огонь. Лодка быстро погрузилась, а было в нее попадание или нет — сказать трудно. Вот и все. А когда пришли в район зарядки, установили, что корма у нас не повреждена. Неточно била немецкая батарея.

— А знаете, товарищ Котельников, что везли транспорты, которые вы потопили? — опрашивает Головко.

— Нет, товарищ командующий.

— Полушубки они везли для лапландской группировки. Тридцать тысяч полушубков. Сами немцы в газете плакались: русские, мол, воюют не по правилам, бесчеловечно. Горные егеря теперь простудиться могут.

Все дружно хохочут.

— Пусть егеря на морозе попляшут, — смеется Виктор Николаевич. — Мы их в гости не приглашали…

Так проходят торжественные обеды. На них вносятся и деловые предложения, берутся новые обязательства. И вся атмосфера согревает душу теплом, наполняет сердце гордостью за то, что вокруг тебя такие чудесные, верные друзья.

Ощущение дружбы, взаимной связанности общими делами и интересами пришло к нам давно. Так же давно пришло к нам и чувство привязанности к Северному флоту, ставшему для нас родным и близким. Это не пустые слова и не красивая фраза. Тот, кто прослужил здесь несколько лет, акклиматизировался, оценил своеобразную прелесть сурового края, тот не чувствует себя залетным гастролером. Того не тяготит многомесячный холод, не давит полярная ночь. К этому привыкаешь, как к чему-то обыденному. А вот к чему нельзя привыкнуть, что всегда волнует и радует — это сознание своей причастности к росту и развитию флота. Как всякий молодой организм, Северный флот рос и мужал быстро. Это возмужание происходило на наших глазах и при нашем участии. Такое чувство сродни отцовскому, и его из сердца не вырвешь.