Иван Колышкин - В глубинах полярных морей

— Держи, командир, на минное поле, — посоветовал я Каутскому. Лодка двинулась туда, где по нашим предположениям находились выставленные противником мины. Расчет на то, что немецкие корабли не рискнут искать нас там, подтвердился. Почти до 11 часов слышали мы, как тральщики и катера рыскали в районе атаки. То ли искали нас, то ли подбирали людей с потопленного транспорта…

Поиск продолжается. Дни идут за днями, так похожие и непохожие друг на друга. То усилится мороз, и море начинает парить, то чуть потеплеет, и снежные заряды перемежаются с туманами. Несколько раз попадались нам рыбачьи мотоботы. Они нас не видели, а мы их не трогали. Заходили мы в глубь Варангер-фиорда, но и там никого не встретили.

Наконец 28 января были обнаружены три сторожевых корабля, идущих строем кильватера. До них было всего пятнадцать кабельтовых, курсовой угол позволял выйти в атаку, и она, вероятно, увенчалась бы успехом, если бы мы сами не оказались в положении атакуемых. Конечно, это неприятельские гидроакустики обнаружили наше присутствие, столь нежелательное для надводных кораблей. И вот уже в воду плюхнулись две первые глубинные бомбы. Разорвались они довольно близко от лодки.

Уклонялся Каутский расчетливо и без промедления. Остальные бомбы рвались значительно дальше. Потом послышались какие-то по-новому неприятные звуки — это противник открыл артиллерийский огонь ныряющими снарядами. Но они нам и вовсе не причинили никакого вреда.

Преследование длилось час. За это время противник сбросил сорок бомб. Для психологической тренировки новичков, впервые участвующих в боевом походе, это неплохая доза.

Вообще, за каких-нибудь десять дней, прошедших после выхода из базы, экипаж заметно изменился. Большую роль в этом сыграла первая победа. У людей окрепла убежденность в своих силах, прибавилось сноровистости в работе. А теперь, после благополучно пережитой бомбежки, они чувствуют себя достаточно неуязвимыми. А ведь для каждого бойца, для подводника же в особенности, очень важно верить, что твой удар смертельно разит противника и, наоборот, вражеских ударов вполне возможно избежать.

На следующий день продолжалось испытание наших нервов. В полдень недалеко от лодки раздался сильный взрыв. Но акустик никого поблизости не услышал, да и осмотр в перископ показал, что горизонт чист. Осталось предположить, что бомбу сбросил самолет.

Но это была только прелюдия. В 18 часов гидроакустик доложил о шуме винтов миноносца с правого борта. Почти одновременно начали рваться глубинные бомбы. Взрывы то приближались, то удалялись.

— Давай-ка взглянем, командир, кто там упражняется в бомбометании, — предложил я Каутскому.

Но в перископ ничего рассмотреть не удалось: слишком темно и воздух насыщен туманной влагой.

Вот снова взрывы ближе, ближе…

— Перейти на ручное управление, — приказывает Каутский.

Это необходимая мера предосторожности во время бомбежки. Ведь от близкого взрыва может отказать электрическое управление рулями, и тогда лодка начнет проваливаться или, наоборот, выскочит на поверхность, напоказ врагу. Горький опыт научил нас предупреждать эту неприятность.

В лодке стоит особая, какая-то густая тишина. Люди уже разобрали и приготовили аварийный инструмент: все эти клинья, брусья, пробки, заглушки, подпоры, струбцины — и стоят на своих постах с жесткими, окаменевшими лицами. Бомбежка действует и на тех, кто испытывал ее не раз. Сейчас напряжен каждый нерв, каждый мускул. После очередного взрыва обостренный слух ждет или плеска ворвавшейся в лодку воды, или тревожного возгласа в соседнем отсеке: «Пробоина в районе такого-то шпангоута!»

Но по-прежнему тихо в лодке. Только слышится равномерное пощелкивание приборов да монотонно гудят главные электродвигатели.

Негромко командует Каутский, уводя лодку в сторону от взрывов. Временами он стопорит ход, чтобы сбить с толку неприятельского акустика.

Наш акустик — единственный на лодке человек, который знает, далеко или близко от нас находится эсминец. Он даже слышит, когда бомбы падают в воду и погружаются до глубины, на которой им предстоит взорваться. Крепкие должны быть нервы у этого моряка!

По его докладам Каутский ориентируется в обстановке, строит все маневрирование. В момент взрыва ход прибавляется: все равно у противника из-за грохота обрывается акустический контакт с лодкой.

Долго тянутся минуты. Наконец после девяносто седьмой бомбы миноносец оставляет нас в покое. Шум его винтов начинает удаляться. С начала бомбежки прошло немногим более получаса. А кажется — целая вечность.

Вот. и еще одно испытание осталось позади.

До 2 февраля мы плавали без происшествий. А в этот день нам снова повезло. Около часу дня вахтенный командир увидел в перископ два транспорта, идущие в сопровождении двух сторожевиков и еще каких-то двух кораблей. Шли они примерно в трех с половиной милях от нас. Курсовой угол на конвой был вполне выгоден для атаки.

— Ну, бей, командир, — уступил я место у перископа Каутскому.

Он склонился к окуляру — невысокий, коренастый, широкий в кости. Командует быстро, отрывисто. Сближение происходит стремительно, на сходящихся курсах.

— Носовые — товсь!

И через какую-нибудь минуту:

— Носовые — пли!

С двенадцати кабельтовых четыре торпеды устремились к первому из транспортов. Две из них поразили цель. Транспорт начал тонуть.

Через четыре минуты после взрыва началась бомбежка. Первые бомбы рванули вблизи лодки. Александр Моисеевич увел лодку на глубину и начал уклоняться в сторону вражеского минного поля.

Тринадцать взрывов. Потом еще восемь. После этого бомбы рвутся довольно далеко в стороне. Наша тактика снова оправдала себя. Не решаются немцы лезть на свои мины. Ходят рядом и бомбят не то для профилактики, не то для очистки совести. Обидно, поди, потерять транспорт на восемь тысяч тонн.

Через часа два преследователи удалились.

На следующий день радист принял приказание возвращаться в базу. Мы шли домой празднично-возбужденные, довольные результатами похода. Враг потерял два крупных судна, и ни одна из ста девяноста семи глубинных бомб, предназначавшихся для нас, не нанесла лодке сколько-нибудь серьезных повреждений. Это был несомненный успех молодого командира корабля, свидетельство его тактической зрелости и твердой воли. Это был несомненный успех молодого экипажа, добившегося хорошей сплаванности и с честью выдержавшего суровое испытание. Ведь несмотря на то, что на лодке служило немало опытных моряков, экипаж-то в его новом составе оставался молодым — срабатываться приходилось заново. И в том, что сработались люди быстро, была немалая заслуга ветеранов «Щ-402», ее славного боевого ядра.