Николай Полудень - Есть такой фронт

За Куровичами ему завязали глаза. Лошади, устало фыркая, потянули сани дальше, и время — секунды, минуты, часы — словно повисло над ним, и уже не было ощущения времени. И в эти тяжелые минуты долг чекиста, сознание ответственности за выполнение важного задания подсказывали ему — крепиться, выстоять, перенести трудности.

А потом лошади остановились, и ему развязали глаза. Хотя бдительность разведчика не притуплялась в нем на протяжении всего пути, но сейчас ожила с новой силой: где я?.. (Позднее, недели через две после этого, выяснилось, что его, с целью запутать следы, полтора часа возили по кругу). К приземистой, полузасыпанной снегом хате, возле которой остановились лошади, подступал темно-сизый лес, зазубренной подковой тянувшийся с запада на северо-восток.

Едва переставляя оцепеневшие ноги, он покорно пошел вслед за Светланой в хату. Не успел переступить сенной порог, как из углов выскочили обвешанные немецкими автоматами два бандита и молча ловко обыскали его карманы. Так же безмолвно отошли, и один стволом указал на дверь: заходи, мол.

За столом возле бокового окна под низким потолком сидели четверо. Очевидно, его ждали, потому что все изучающе-настороженно смотрели на него, держа руки на автоматах. Кажется, сделай он малейшее движение — и они повскакивают с мест.

Он, устало склонившись на притолоку, сказал:

— Дорого обойдется мне это путешествие…

— Не мы цену устанавливали, — вскинул брови крайний от дверей. (Очевидно, он был здесь старшим). — Мы воюем за свободную Украину, а не за деньги. Тебе захотелось денег — будешь иметь, если… — он нетерпеливо заерзал на стуле, — если ты честный человек!

— Все, что вам нужно, я постараюсь сделать, — ответил он.

— Наименьшее наше подозрение — и ты поплатишься жизнью. Ты думал об этом?

— Я об этом не думал, ибо меня не в чем подозревать, а согласился достать документы только потому, что мне нужны деньги. Я знаю, чем рискую: меня могут судить и засудят, если узнают…

— Все будет зависеть от тебя.

— Не только от меня.

— За нас можешь не бояться, мы умеем уважать смелых.

— Уважение мне не нужно, у меня с вами деловые отношения, я вам документы — вы мне деньги! — сказал громче, и лицо старшего заметно побледнело, однако он сдержанно промолвил:

— От нас ты вернешься либо с деньгами, либо без головы… Где родился?

— В Кременце.

— Родители где живут?

— Родители умерли.

— Кто это подтвердит?

— Пошлите в Кременец людей.

— Мы знаем, что нам делать. Кто подтвердит в Кременце? Фамилии?

— Соседи, они еще живы.

— Во Львове где живешь? Почему пошел работать на советов?

— На улице Подвальной. Работаю, потому что нужно жить.

— Нам документы нужны, сможешь достать?

— Смогу.

— Что для этого требуется? Кроме денег, разумеется?

— Фотокарточки этих людей.

— Фотокарточек мы не дадим, нам нужны чистые бланки, сможешь достать?

— Нет.

— Почему?

— Без подписи документы не действительны, однако никто их не подпишет без фотокарточек, никто не возьмет на себя такую ответственность. Даже за деньги — безнадежное дело, и если вы не сможете дать фотокарточки — разговор наш ни к чему…

Наступила длинная гнетущая пауза, лишь в трубе жалобно завывал ветер да за окном простуженно фыркнула лошадь. Тот, который допрашивал, наклонился к своему соседу, что-то шепнул ему и снова обернулся к Дуднику:

— Есть хочешь? Тебе придется пожить у нас.

— Жить долго у вас я не смогу, у меня государственная работа, и если я не появлюсь, меня будут искать.

— Мы постараемся, чтобы тебя не нашли, — впервые улыбнулся «старший», однако улыбка была угрожающей, застывшей. Он поднялся и широким шагом подошел к двери, остановился возле Дудника. — Окажешься честным — мы позаботимся о том, чтобы тебя не спросили, где и с кем ты был в эти дни… Гнида! — крикнул властно в сени. В дверях мигом появился один из тех, который недавно обыскивал его карманы. — Накорми этого пана и постели кровать, да гляди, глаз с него не спускай!

— Не для того я приехал к вам, чтобы удирать, — сказал Дудник, — однако я не хотел бы здесь долго задерживаться. Пока это единственное мое желание.

— Постараемся его исполнить, а теперь иди с ним. Гнида, гляди в оба!..

Комната по другую сторону сеней была тоже маленькая, как и та, из которой его только что вывели, — чисто побеленные стены, два перекошенных от времени окошка. Ни стола, ни стульев. Лишь в углу деревянная, покрытая сеном кровать. От стен веет запустением и морозом, наверное, отапливается не часто…

Михаил Семенович зябко пожал плечами и сказал:

— В этом подвале мне жить? В этой холодине?

— Благодари бога, что не в снегу, — ответил Гнида и поспешно, как-то виновато добавил: — Сейчас принесу дров, натоплю.

Гнида действительно вышел, и Дудник видел в замерзшее окно, как он, придерживая рукой автомат, побрел по глубоким сугробам в лес. Шел тяжело, будто нес на плечах тяжесть, так, как ходят крестьяне, уставшие от нелегкой своей работы. «Кто он — горемыка, оторванный от земли, или кулачий сынок, которому нужна Украина с панами, с кнутом и палкой? Одурманенный «вождями» или сам из тех, кто распространяет вокруг этот человеконенавистнический угар?.. Кто он?..»

Но, как ни удивительно, не почувствовал к нему неприязни, скорее увидел в этом угловатом, неповоротливом «боевике» обиженного человека. Пусть не сейчас, не сегодня, думал Дудник, но настанет такой день, когда этот блудный сын поймет, что он ошибался, и пойдет праведным, честным путем. Поймет… Он и разговаривает как-то виновато — так, словно что-то скрывает… Это точно!

Михаил Семенович отвернулся от окна и от неожиданности застыл: на стене возле печи темнело большое пятно крови. Кто-то пытался его соскоблить, но оно так и осталось темным пятном. Вокруг пятна были рассеяны небольшие, тоже темные, кровавые пятнышки. Чья жизнь оборвалась в этой крестьянской хате? Какими были те последние слова, те невинные вопли? Где-то же они есть, они не могли исчезнуть бесследно, они впитались в стены, в окна, в двери, чтобы, когда придут сюда люди, их услышали — и отомстили.

Дудник почувствовал, что под шляпой зашевелились волосы, потому что в хате вроде бы действительно кто-то закричал — надрывно, со смертельной тоской в голосе. Вдруг тот крик оборвался, лишь стон еще сползал тихо и безнадежно по стенам на пол, становясь все слабее и слабее…

Ой вытер ладонью лоб и присел на кровать: спокойствие, прежде всего спокойствие… ты первый из тех, кто пришел мстить, поэтому пока не нервничай, не обнаруживай пока своей ненависти к убийцам. Это твой долг, это приказ!..

Зашел Гнида. Заснеженный, раскрасневшийся, он бросил к печи охапку дров и сказал: