Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Следователю не хочется отказаться от фантастической версии о персидском шахе. Слишком уж она заманчива. Но и он не в состоянии придумать что-либо правдоподобное и связанное с шахом. В результате следователь и подследственный никак не могут довести до суда "дело о приятеле шаха персидского".

Имя и фамилия у Ивана Ивановича Сосунова для его профессии были совсем не подходящими. Не напишешь же на вывеске парикмахерского заведения в курортном городе:

"Парикмахер Иван Сосунов".

Поэтому Иван Иванович, изменив имя на французский лад, прибил над своим заведением вывеску, золотые буквы которой извещали клиентов, что он "Парикмахер Жан из Парижа".

Некоторые основания для подобной кричащей надписи у Ивана Ивановича имелись. В 1912 году он действительно был в Париже; четыре месяца обучался там искусству делать умопомрачительные дамские прически.

После революции советская власть задушила налогами парикмахерскую "Жана из Парижа". В годы НЭП-а он, однако, открыл ее вторично. Просуществовала она шесть лет, а затем была отобрана у владельца, которого выслали в концлагерь, как "эксплуататора, применявшего наемный труд" (у него работало трое подмастерьев).

Отбыв пятилетнее заключение, Сосунов остался работать в лагере в качестве вольнонаемного парикмахера. По его расчетам эта добровольная ссылка была все же лучше и безопаснее, чем заячья жизнь на "воле" с постоянным ожиданием ареста за "старые грехи". Расчеты "Жана из Парижа" hp оправдались. В 1937 году энкаведисты вспомнили о его дореволюционной поездке во Францию. После короткого допроса он под конвоем был отправлен из лагеря "на следствие по месту жительства", в тот курортный город, где раньше имел парикмахерскую.

Следователь Северо-кавказского управления НКВД встретил его шуткой:

— Ну, Жан из парижан, расскажи-ка нам про твоих парижан.

— Про каких парижан? — удивленно спросил парикмахер.

— Про тех, в пользу которых ты шпионил… Напрасно Сосунов доказывал, что шпионаж — не его профессия, что он всю жизнь интересовался и занимался только чужими волосами. На энкаведистов его доказательства не действовали. В ответ на них ему говорили:

— Брось трепаться! Рассказывай лучше о парижанах.

— И рад бы рассказывать, да ведь нечего. Совсем нечего, — твердил он.

— В Париж ездил? С парижанами знакомился?

— Так это же было давно. За пять лет до революции.

— Давность лет ничего не значит. Связи должны были у тебя остаться. Рассказывай о твоих шпионских связях с парижанами!..

Сосунов знал по опыту, что долго спорить с энкаведистами и сопротивляться им бесполезно и небезопасно. Поэтому, на втором допросе, он сказал своему следователю:

— Я не знаю, что именно вам от меня нужно. Помогите мне написать показания.

Следователь "помог" ему и в недрах Северо-кавказского управления НКВД родилась новая антисоветская организация, которой, будто бы, руководил шпион с кличкой "Жан из парижан".

Поздно вечером в овечью отару колхозного чабана Али Курмашаева пришел незнакомый человек в городской одежде и попросил гостеприимства.

Старый чабан накормил гостя вареной бараниной и кислым молоком и уложил спать на овечьей шкуре. Утром гость поблагодарил старика и ушел, не сказав ему своего имени. В полдень к отаре подъехали двое всадников в форме НКВД.

— Был у тебя гость? — спросили они Курмашаева.

— Был, — ответил чабан.

— Где он?

— Ушел.

— Куда?

Старик махнул рукою в сторону гор.

— Туда.

— Давно?

— Сегодня утром.

— Ты знаешь, кто он?

— Нет. У гостя не спрашивают его имя, если он не говорит сам. Мой гость не сказал.

— Почему ты не донес о нем в аул уполномоченному НКВД?

— Это было бы нарушением закона гостеприимства. Наши законы гор я никогда не нарушал.

— Твой гость шпион.

— Кто? Я не понимаю последнее слово, сказанное вами.

— Разве ты не знаешь, что такое шпионаж?

— Нет.

— Ладно. Поедем в город. Там разберутся в твоих знаниях…

Старик оседлал лошадь и, оставив овечье стадо на попечение сторожевых собак, отправился в город вместе с энкаведистами. Обратно к овцам и собакам он уже не вернулся. Упустив шпиона настоящего, ушедшего в горы к абрекам, энкаведисты "компенсировали" эту неудачу арестом двух десятков ни в чем неповинных людей; из них на допросах была "создана" шпионская группа, будто бы, занимавшаяся шпионажем для северо-кавказских абреков.

Чабан Али Курмашаев, "пристегнутый" к этой группе, лишь в тюремной камере узнал, что такое шпионаж и научился произносить это, до того ему незнакомое слово.

Почти каждый мальчишка в городе мечтал иметь хотя бы один такой альбом, как у Василия Константиновича. Вожделения мальчишек разделяли, впрочем, и многие взрослые. Город, в это время как раз увлекался коллекционированием почтовых марок, а коллекция Василия Константиновича, аккуратно размещенная в шести толстых альбомах, по отзывам знатоков считалась лучшей, чем у остальных городских филателистов.

Эта коллекция была единственной радостью и привязанностью в его одинокой жизни старого холостяка, работавшего статистиком в краевом управлении народно-хозяйственного учета. Все свободное время и большую часть своего заработка отдавал он ей; часто жил впроголодь, но на покупку марок денег не жалел.

Вечерами он раскрывал свои альбомы и вклеивал туда купленные и вымененные марки, разглядывая их через лупу, погружался в любимый им мирок, такой далекий от советского бытия. В том мире, на разноцветных квадратиках и треугольниках, летали новейшие аэропланы и плавали старинные каравеллы, росли пышные тропические деревья и цветы, бродили слоны, бегемоты, жираффы, тянулись к небу готические купола храмов, зубчатые стены замков и тонкие иглы минаретов, крались в джунглях тигры и вооруженные копьями дикари. С квадратиков и треугольников смотрели на их владельца короли и президенты всех времен и народов, турецкие султаны и арабские шейхи, полководцы, мореплаватели, ученые, писатели, Колумб и Галилей, Петр Первый и королева Виктория, Юлий Цезарь и Вашингтон, индейцы в пернатых головных уборах и негритянки с кольцами в носах.

Иногда к Василию Константиновичу приходили такие же, как и он, любители марок. Их беседы затягивались далеко за полночь и в убогой квартире советского служащего, освещенной керосиновой коптилкой, странно звучали непонятные для непосвященных слова:

— Тринидад. Барбадос. Золотой берег. Турн и Таксис. Коммеморативная серия. Надпечатки. Зубчики. Обменные дубликаты…

В одну из весенних ночей 1938 года квартиру Василия Константиновича впервые посетили не коллекционеры. Двое энкаведистов, после недолгого обыска в ней, отвезли ее хозяина, вместе с марочными альбомами, в краевое управление НКВД.