Михаил Бойков - ЛЮДИ СОВЕТСКОЙ ТЮРЬМЫ

Это был следователь и заместитель, начальника одного из отделов краевого управления НКВД, отличавшийся особенной свирепостью. В Холодногорске его встретили не меньше пятидесяти заключенных, которых он в свое время подвергал "методам физического воздействия". Протискавшись через толпу холодногорцев в ее первые ряды, они набросились на него с кулаками и руганью. Ему дали несколько звонких увесистых оплеух. Прикрыв голову ладонями, он взвизгивал от страха и умоляюще бормотал:

— Товарищи! Пощадите! Не бейте! Я теперь такой же заключенный, как и вы.

У холодногорцев слова энкаведиста не вызвали никакого сочувствия; наоборот, они даже подлили масла в огонь злобы и ненависти к палачам, тлевший в сердцах заключенных. Услышав мольбу бывшего следователя, толпа взорвалась криками возмущения:

— Товарищами называешь?! А раньше, что говорил? Мы тебе не товарищи! Ты лягавый! Палач! Гепеушник! Бей его, ребята!

Еще секунда и началось бы избиение, но староста Юрий Леонтьевич остановил его.

— Граждане холодногорцы! — закричал он. — Так нельзя! Призываю к порядку! Сначала надо обсудить это дело. По справедливости обсудить.

Помощники старосты поддержали его. Загораживая энкаведиста от заключенных, они уговаривали их:

— Разойдитесь, граждане! Чего вы на человека, так сразу зверями бросаетесь? Ведь вы же не энкаведисты. Спокойно поговорим, обсудим, подумаем, а потом посмотрим, как и что. Разойдитесь пока!

Холодногорцы и на этот раз подчинились старосте и его помощникам. Гневно и злобно ворча, толпа разошлась по камере. Староста отвел энкаведиста в угол камеры, где обычно устраивались "заседания горсовета". Там Юрий Леонтьевич и его помощники учинили бывшему следователю допрос, но без "методов физического воздействия". На задаваемые ему вопросы он отвечал уклончиво.

— Почему вы на допросах зверствовали больше, чем другие следователи?

— Меня заставляли вышестоящие начальники.

— Они заставляли и других, но вы особенно старались. Ради чего?

— Я выполнял приказы.

— Сколько ваших подследственных умерло от пыток?

— Не знаю. Не помню.

— Какие премии вы получили в краевом управлении НКВД? И сколько?

— Точно не помню.

— Какое количество врагов народа сделано искусственно под вашим руководством?

— Я не считал…

Только на один вопрос, который ему задал вожак холодногорских уголовников Костя Каланча, энкаведист ответил откровенно.

— За что тебя к нам в Холодногорск посадили?

— У начальника отдела я отбил любовницу. Костя рассмеялся и сказал одобрительно:

— С такой поганой мордой и сумел отбить. Молодец! Хвалю…

Я взглянул на Горлова внимательнее и убедился, что Костя прав. Физиономия энкаведиста ни красотой ни симпатичностью не отличалась. Она была жирная, брюзглая, с приплюснутым сифилитическим носом, висячими бульдожьими щеками и, к тому же, выбеленная страхом…

Допрос продолжался приблизительно полчаса. Закончив его, Юрий Леонтьевич поднялся со своего "сидора" (Тюремный вещевой мешок), на котором сидел, и крикнул камере:

— Граждане холодногорцы! Подойдите ближе, пожалуйста! Кто хочет сказать что-либо, в порядке обвинения, об этом новом у нас заключенном?

Обвинителей нашлось много. Люди подходили к энкаведисту и, дрожа от злобы и ненависти, ругая и проклиная его, показывали, что он сделал с ними на "конвейере пыток". Они обнажали спины и бока, покрытые шрамами, раскрывали лишенные зубов рты, трясли искалеченными пальцами, снимали повязки с вытекших глаз. Горлов смотрел на все это и, охваченный страхом возмездия, трясся, втянув голову в плечи. Наконец, староста, считая, что обвинители высказались достаточно, прекратил демонстрацию последствий горловских "методов физического воздействия".

— Хватит, граждане! — крикнул он. — Обвинений больше не требуется. Теперь, кто хочет высказаться в его защиту?

Бывшие подследственники Горлова ответили Юрию Леонтьевичу яростными криками:

— Какая там защита?! Нечего такого защищать! Не жалейте палача! Убить его! Самосуд над ним устроить! Самосуд!

Успокаивая толпу, Юрий Леонтьевич поднял обе руки вверх.

— Нет, холодногорцы! Так не годится. Если судить человека, то по справедливости. Мы не тройка НКВД. Выслушаем защитников…

В защиту Горлова выступили только двое. Первым говорил помощник старосты Петр Савельевич Покутин.

— Конечно, граждане, этот энкаведист сильно виноват перед теми, кого он допрашивал. Я их понимаю и оправдывать его не собираюсь. Но я бы все-таки его пощадил. Пусть с ним разделываются его начальники и товарищи. Они Горлова специально к нам посадили; личные счеты сводят со своим коллегой и хотят, чтобы мы стали их орудием для этого. Таким орудием я быть не намерен и других прошу от этого воздержаться. Не будем бить энкаведиста, а только объявим ему бойкот. Пусть он живет в Холодногорске одиноким без всякого общения с другими заключенными…

Вслед за Петром Савельевичем выступил наш батюшка, старенький о. Наум. Второй холодногорский священник в это время был на допросе. О. Наум сказал коротко:

— Во имя Господа Бога нашего обращаюсь я к вам, дети мои. Пощадите сделавшего вам зло. Не берите на души свои грех тяжкий. Простите врагу вашему, и Бог вас тоже простит. Умоляю вас, дети мои!

Слова Покутина и о. Наума переубедили немногих холодногорцев. Слишком велики были злоба, ненависть и отвращение к Горлову, особенно у его бывших подследственников. Люди меряли энкаведиста горящими яростью глазами, тянулись к нему, сжимая кулаки.

— Кто еще хочет сказать? — спросил староста. Камера молчала.

— Может быть, кто из вас? — обратился Юрий Леонтьевич к группе из шести человек, которые жались к стене камеры, с пугливым любопытством исподлобья наблюдая за происходящим. — Вы, как бывшие работники НКВД, должны бы выступить в защиту своего товарища. Головы холодногорцев мгновенно повернулись к ним.

— Мы тут права голоса не имеем, — угрюмо пробурчал один из энкаведистов.

— В данном случае имеете, — возразил ему староста.

— А чего там языком трепать? — отмахнулся рукою другой энкаведист.

Никто из них не рискнул защищать Горлова; все они были запуганы холодногорцами, которые иногда их поколачивали, хотя и не сильно. Некоторые же из них не без злорадства смотрели на свое бывшее начальство, радуясь тому, что оно попало в такое скверное положение.

— Значит, больше никто его защищать не хочет? — еще раз спросил староста, — Ну, тогда я скажу. К мнению отца Наума и Петра Савельича я полностью присоединяюсь. Не стоит нам руки марать об такого, — он помедлил, — человека. Не советую его трогать и лишний грех на себя брать. Пусть живет до той поры, когда энкаведисты его сами расстреляют…