Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Впоследствии удачливые монархи восстанавливали свои позиции. Противодействие сословным представительствам, узурпировавшим королевскую власть, не делало их «абсолютными» и не уничтожало значения представительств, возвращенных к своим обычным вспомогательным обязанностям. Это ставит под сомнение созданный вигами миф о том, что контроль сословий над правительством был желанной нормой. Это неверно. Сословные представительства желали уничтожить прерогативы компетентных государей не более, чем последние стремились ликвидировать деятельность представительств. И все же европейские историки склоны считать сословные представительства слабыми, несмотря на то, что они разделяли прерогативы государя. 1Если следовать этому критерию, то английский парламент оказывается одним из самых слабых в Европе раннего Нового времени. Отказавшись от модели противостояния, мы увидим, что сильная монархия не обязательно предполагала слабое сословное представительство. Если государь хорошо справлялся со своей работой, консультативные органы работали на него, а не против него. Следовательно, чем сильнее был правитель, тем лучше.

Акцентуация королевских прерогатив была главной темой европейской истории после окончания периода борьбы с ними. Королевская власть в определенных широких пределах была такой, какой ее делали отдельные монархи. И все же многие историки упрямо искали ответы на неверно поставленные вопросы. Они изучали социально–экономическую основу «абсолютизма» вместо того, чтобы исследовать причуды высокой политики и выдающихся личностей. В Польше были такие же социально–экономические условия, как и в Пруссии: могущественная знать, слабое крестьянство и экономика, основанная на производстве зерна для экспорта в Западную Европу. Но в этих двух странах сходный базис порождал две противоположные формы монархии. В Швеции монархия то приобретала, то теряла абсолютную власть. Нет никаких свидетельств, что ее основная, по марк-

1 Carsten F. L. 1959. Princes and Parliaments in Germany. Oxford University Press. P. 189.

систской терминологии, база претерпевала изменения с 1680 по 1720 годы только для того, чтобы подвергаться дальнейшим преобразованиям вплоть до 1772 года. Историки изучали чиновный аппарат «абсолютной монархии» вместо того, чтобы уловить те импульсы, которыми монархия вдохновлялась. Наконец, их больше интересовали конфликты, спровоцированные абсолютными государями, а не полномочия, которыми те обладали. Исследователи не предпринимали попыток сравнить королевские прерогативы в разных государствах раннего Нового времени, оценить их относительные размеры, определить спорные моменты. Мы полагаем, что успешная реализация прерогатив, а также способность увеличивать ее размеры при минимальной оппозиции отличала сильных государей от слабых. Находчивые юристы находили способы расширить прерогативы монарха, не преступая правила слишком решительно. Изучать монархию раннего Нового времени без четкого понимания прерогативы — все равно, что наблюдать за партией в теннис на поле без разметки.

Абсолютная власть правителей заканчивалась там, где начинались права их подданных. Вот почему эти права также назывались «свободами»: они определяли область, недоступную власти монарха. В Средние века они тесно связывались с географическим пространством. Короли даровали процветающим городам хартии, вводившие самоуправление, позволявшие содержать рынок, строить оборонительные стены и тем самым защищать свою независимость физически, если в том будет необходимость. К эпохе раннего Нового времени эти осязаемые границы, которые монарх не мог нарушать, трансформировались в абстрактную концепцию свободы.

Монархи не обладали монополией на власть. Это показывает та тщательность, с которой юристы в каждой стране определяли и совершенствовали королевскую прерогативу. Если бы королевская власть распространялась повсеместно, в этом не было бы необходимости. Даже в вопросах юстиции действие королевской власти обычно ограничивалось определенными видами преступлений (например, заговорами) и определенными местами (например, королевскими дорогами). Большинство судов было не королевскими, а городскими и сеньориальными, хотя право апеллировать к короне существовало. В частности, в основных законах почти всех государств — за исключением России — подчеркивалось, что королевская прерогатива не распространяется на жизнь, свободу и собственность подданных. Это были права свободных людей, данные им при рождении.

В XIX столетии слово «патриотизм» означало борьбу за национальный престиж с внешними врагами. Столетием раньше оно было призывом защищать права и свободы от тиранов своей страны. 1Историки часто утверждают, что права в данном случае были правами корпоративными и что концеп-

1 Dietz M. G. 1989. Patriotism // Ball T. Farr J. And Hanson R. L. (edsj Political Innovation and Conceptual Change. Cambridge University Press. P. 182-191.

ция индивидуального права была неизвестна вплоть до Великой французской революции. Один взгляд на популярные представления показывает, что это неверно. Фригийский колпак свободы был образом, часто возникавшим в воображении европейцев раннего Нового времени. Он показывался в толпе, занятой предметами гораздо более приземленными, чем корпоративные права. В античную эпоху освобожденный раб награждался колпаком в знак того, что его жизнь, свобода и собственность теперь принадлежат ему самому. Здесь не было неясностей. На протяжении двух тысяч лет это было одной из самых глубоких и самых простых мыслей западного человека. Те, чья жизнь, свобода и собственность зависели от другого человека, назывались рабами. Те, кто лишал людей человеческого достоинства, были деспотами.

Когда Боссюэ, официальный апологет правления Людовика XIV говорил, что индивидуальные права закреплены в основных законах королевства, он выражал мнение большинства подданных. Он определял самовластное, или деспотическое, правление как ситуацию, в которой государь по своей прихоти распоряжается жизнью, свободой и собственностью подданных, не отличимых от рабов. «Есть народы и империи, которые этим довольствуются; и не наше дело беспокоиться об их форме правления. Нам достаточно сказать, что оно варварское и отвратительное. Эти четыре условия решительно отличаются от наших обычаев: таким образом, у нас нет места самовластию». 1Кажется, достаточно ясно. Деспотизм несовместим с законом и свободой.

Вероятно, студенты ожидают от историков четкого определения отношений «абсолютизма» к правам и свободам. В таком случае придется их разочаровать. Некоторые ученые отрицают даже теоретическое существование свобод. Так, в одном из новейших исследований Людовик XIV представлен королем, старавшимся утвердить доктрину, согласно которой жизни, свободы и собственность подданных находятся в его распоряжении. 2Другие до сих пор отказываются признать существование реальной разницы между абсолютной властью и деспотизмом: то, что абсолютная власть была подчинена божественным установлениям и законам природы, еще нельзя назвать ее четким определением. Кажется, что эти исследователи