Николас Хеншелл - Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

1 Black J. 1986. Natural and Necessary Enemies. Duckworth. P. 193-194.

2 Judge H. 1965. Louis XIV. Longman. P. 43-44; Cornford F. M. (ed.). 1941. The Re

public of Plato. Oxford University Press. P. 291-292, 307.

церона, наиболее влиятельного античного автора в период между Ренессансом и Просвещением. 1И все же историки торжественно повторяют его так, будто бы оно основывается на эмпирических данных современной политической науки.

Политические стереотипы раннего Нового времени свидетельствуют о том, что политическим реалиям уделялось минимальное внимание. Французы противопоставляли собственную легитимную монархию турецкому и российскому деспотизму: они пребывали в блаженном неведении относительно ограничений, налагавшихся на эти режимы. Взгляд англичан был столь же избирательным. Они досадовали на абсолютистское (которое теперь они считали деспотическим) правление во Франции, но закрывали глаза на собственную политику по отношению к ирландцам–католикам и шотландцам–якобитам, не обладавшим никакими правами. Обвинений избежала союзница Англии — Пруссия, а также дружественные Габсбурги. Столь же невежественной была оценка ими репрезентативных органов. Французские парламенты были защитниками свободы; провинциальные представительства, оказывавшие сопротивление Иосифу II, — нарушителями порядка. 2

Подобная пропаганда являлась всего лишь вариациями на темы, заданные в XVII столетии. Во Франции она произвела на свет оригинальное создание. Хор голосов притеснявшихся гугенотов, янсенистов, членов парламентов и философов пытался лишить Бурбонов права называться легитимными монархами. С завидным единодушием они клеймили их именем «деспотов», и проправительственно настроенным авторам нелегко было справиться с этой атакой. В итоге во Франции успешно завершилась очер–нительная кампания, начатая в 1670–х годах в Англии. Приняв созданный англичанами миф о себе, философы–просветители его обессмертили. В «Философских письмах» (1734) Вольтер критиковал режим Бурбонов, защищая в качестве образца режим Ганноверской династии. Он был слишком хитер для того, чтобы назвать англичан совершенными. В книге высмеиваются участники Фондовой биржи, называющие нелояльными только банкротов, и квакеры, ждущие божественого вдохновения с покрытой головой. Тем не менее он описывает никогда не существовавшую страну множества свобод, безвредных клириков, почтенных торговцев, пассивных монархов и парламентской супрематии. Это было весьма эффективным инструментом для бичевания Людовика XV и уничтожения цензуры.

Поэтому политический режим Бурбонов никогда не следует серьезно воспринимать в качестве проводника Просвещения, хотя королевские ми-

1 Сісего. 1928. Эе ЯериЬИса. ЬоеЬ. Р. 102-104.

2В1аск. 1986. Р. 192.

нистры бесспорно просвещенных убеждений проводили самые зрелищные реформы в Европе XVIII столетия. Почему философам–просветителям так не нравился режим Людовика XV и Людовика XVI, бывших в некотором роде их благодетелями, — хороший вопрос. Однако по сей день глава «Просвещенный абсолютизм» в учебниках ничего не сообщает о Бурбонах. Легко догадаться, чьи злые перья лишили их этого звания, своеобразного «Оскара» XVIII века.

Похожая пародия на французскую конституцию была создана революционерами 1789 года. Они делали вид, что уничтожают систему, которой были неизвестны права и консультативные процедуры, и у нас возникает искушение поверить, что они знали, о чем говорят. Однако летом 1789 года мишени были иными, чем в предыдущие месяцы и годы. События 1787- 1789 годов более уместно рассматривать в контексте старого порядка, чем в контексте последующей революции. «Тетради» соглашались со всеми учреждениями государства Бурбонов и требовали реформ из‑за их неправильного функционирования, в то время как в Национальном собрании революционеры эти институты уничтожили. Тупиковая ситуация мая—июля 1789 года сломала политические шаблоны и изменила условия дискуссии. 1Революционная пропаганда создала карикатуру на режим, при котором права и свободы ограничивались не на практике, а по определению. Она говорила о безвыходном положении, в которое попали Генеральные штаты, а не о деятельности правительств старого режима. Та политика, на которую велось наступление, являлась карикатурой политической действительности. Революционеры давали определения ancien régime, чтобы вынести ему приговор.

И все же разговора об «абсолютизме» не было и тогда. Никто даже не выдвинул предположений, когда и почему он начался. До недавнего времени большинство историков этим термином не интересовалось, несмотря на предупреждение Марка Блока о том, что неверные названия в конечном итоге определяют наше представление о содержании. Теперь политические стереотипы привлекают больше внимания: история слов прочно закрепилась среди методов исторического исследования.

Большая часть великих «измов» появилась в XIX столетии, и многие из таких терминов были созданы в духе уничижительной иронии. Начиная с XVI века они являлись унизительными синонимами ереси и вредных учений вообще — вредных, конечно, с точки зрения их противников. Первая партия «измов» восходит ко временам религиозных конфликтов: протестан-

• Campbell P. R. 1988. The Ancien Régime in France. Basil Blackwell. P. 71-73.

тизм, кальвинизм, макиавеллизм и так далее. Вторая — к началу XIX века, породившему все политические «измы»: национализм, социализм, коммунизм, капитализм, консерватизм и либерализм. Меттерних полагал, что «из–мы» оскорбительны. Важным было приклеить удобный ярлык к тому, что ты не одобрял. Более того, все они появились из путаницы предписаний и предсказаний, поскольку любители политических панацей старались убедить своих читателей, что «измы» могут объяснить разворачивающиеся на полотне истории великие, безликие и часто зловещие силы. Давая название умозрительной системе, они предполагали существование системы реальной и работающей. Таким образом, концепция становилась реальностью и начинала независимое существование. 1

Период Реставрации, наступивший после 1815 года, был временем суровой реакции и жестких политических дискуссий. Началась охота на ведьм, сводились старые счеты — таков был ответ на крайности революционного времени. Мнения политиков резко поляризировались. На фланге свеже–окрещенного «либерализма» находились приверженцы свободы печати, парламентской конституции и слабого клира. На другом — сторонники божественного права, наследственной монархии и союза между троном и алтарем. Французские революционные армии играли королями, как кеглями, а Наполеон переставлял их, как фигуры на шахматной доске. Этого не должно было повториться. В результате в большинстве государств проводилась политика, противоположная той, которая в конце XVIII столетия считалась прогрессивной, независимо от того, проводили ее монархи или революционеры. В Центральной Европе вводилась цензура и уничтожались гражданские свободы. Права сословных представительств сокращались, а иногда представительства и вовсе упразднялись, вопреки инструкции Венского конгресса об их расширении. Тайная полиция процветала, а Карлсбадские решения (1819) запрещали создание ассоциаций. В Австрии нужно было получать разрешение на проведение танцев с участием оркестра, состоявшего из более чем двух музыкантов. При Карле X во Франции газеты ограничивались изложением «фактов» и прогнозов погоды. Если в раннее Новое время конфронтации между «абсолютистскими» и «конституционными» силами не было, то теперь она появилась. В начале и середине XIX века она достигла апогея.