Семен Аралов - Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]

Он не договорил и принялся нас обнимать. На глазах у него появились слезы.

— Мы из Рязанской губернии, из Егорьевска, — немного придя в себя, стал объяснять старик. — Работали на салотопенном заводе, свечи выделывали. А теперь… я вот заехал аж на край земли. За заработком погнались, и свет стал не мил. В Россию душа рвется…

— А вот эти совсем извелись в тоске, — уроженец Егорьевска указал на двух черноусых молодых мужчин. — Жаль ребят. С гор они кавказских.

Заметив мой вопросительный взгляд, один из мужчин сказал с мягким южным акцентом, обращаясь ко мне:

— Осетины мы, из Дигорского ущелья. Батрачили у проклятого князя Абисалова, чтобы смерть его увидеть, шакала! Это он угнал нас в «дикую дивизию», а потом за границу, когда отступать от большевиков уже было некуда. Пугал нас. А теперь нет нам жизни без Кавказа! Помоги, дорогой, вернуться на родину!

Постепенно они рассказали о своих скитаниях. Старик еще до революции с несколькими односельчанами подался в Америку, добывать деньги. Жил где-то в Парагвае, батрача в имении, а убедившись, что помещики все одинаковы, что капитала не наживешь, поехал в другие места. Гнул спину на кофейной плантации, затем нанялся сопровождать какой-то груз, а теперь вот обосновался в Гонолулу сторожем на складе. А осетины повстречались ему недавно. Они, видать, уходили с белыми после разгрома Деникина и нанялись в Гонолулу на консервный завод. Специальности не имели, английского языка не знали. Пользуясь их беспомощным положением, выжимали из них по семь потов, а платили гроши.

О том, что происходит в России, все они знали плохо. Верили антисоветским измышлениям в местной прессе. Поначалу боялись и думать о возвращении. Но с годами мысль о России все более и более крепла.

— Бог знает, когда еще встретим своих. Помогите нам вернуться, господа милые!

Мы объяснили им, что мы не господа, что господ в России уже нет и никогда не будет. Что власть теперь в руках рабочих и крестьян и тем, у кого нет неискупимой вины перед Советской властью, прямой путь на родину.

Пока мы беседовали, катер подошел к причалу, и трое ушли, взяв наш адрес и попросив разрешения прийти к нам в гостиницу.

И действительно, пока мы ждали нашего парохода, они бывали у нас не раз. Перед отъездом наши новые знакомые вручили нам свои «прошения» о разрешении вернуться в Россию и о выдаче въездных виз. По возвращении в Москву мы постарались, как могли, помочь им.

И вот — немногим более года прошло — трое счастливых людей вернулись на родину.

Да, многих соотечественников приходилось дипкурьерам повидать во время поездок. Разные причины привели людей за рубеж.

Были злобные, убежденные антисоветчики с руками, залитыми кровью своего народа, предавшие и продавшие этот народ. Среди этого отребья вербовались диверсанты, шпионы и провокаторы, готовые на любое преступление.

Были и люди, запутавшиеся в антисоветских делах, попавшие на удочку вражеской пропаганды. Но они чувствовали свою вину перед родиной и думали о том, как заслужить прощение.

Были, наконец, и, так сказать, эмигранты, волею жестоких жизненных обстоятельств оказавшиеся за рубежом. Эти люди давно внутренне подготовлены к возвращению на родину, мечта о которой никогда не покидала их.

Бедная латышская семья. Отец — сапожник, часто без работы. Нужда, постоянная нужда… Это мое детство.

Летом нередко приходилось наниматься вместе с братом Вальдемаром подпасками в деревню. Платили гроши, но хоть кормили, а зимой снова — в Ригу — учиться в городской школе. Меня и Вальдемара, который был на два года старше и с которым мы были очень дружны, тянуло к учебе, к книгам. Но где было взять денег на продолжение учения? И на учебники, и на питание…

Когда началась первая империалистическая война, город вскоре оказался под угрозой. Заводы и фабрики Риги начали эвакуировать в глубь страны. В конце 1915 года мы с братом попали в Петроград. Я устроился на военный завод, ранее принадлежавший немецкой фирме «Сименс-Шуккерт» (во время войны реквизированный государством), а Вальдемар поступил на Донецко-Юрьевский гвоздильный завод.

Много написано о горькой рабочей жизни того времени. Работа по двенадцати часов в сутки, в две, а то и в три смены. Все время недоедали. За малейшую провинность наказание, а то и на фронт. Дисциплина как в штрафной роте. А рядом, на Невском, рестораны, битком набитые спекулянтами и поставщиками, «роскошная жизнь». Кровопролитная война за чуждые народу интересы казалась бесконечной. В массах зрели революционные настроения, стремление покончить с ненавистным строем.

На заводе постепенно создавалась крепкая группа социал-демократов, главным образом большевистски настроенных рабочих. Помню среди них Енукидзе (брата А. Енукидзе), Круминьша из латышской секции. Интересно, что директором-распорядителем завода был Л. Б. Красин, старый большевик, впоследствии один из видных советских дипломатов.

Большевистская организация на заводе непрерывно росла. Во многом этому помогали и агитаторы-подпольщики, и рабочая газета «Правда». Я жадно читал ее в то время и многое начинал понимать.

Февральская революция сбросила царя, но многое осталось по-прежнему. Все сознавали: страна на пороге великих событий. Большевики звали народ на борьбу.

Сколько бы ни прошло времени с того дня (вернее, ночи), когда в Россию возвратился Владимир Ильич, никто из нас этого дня не забудет. Все наши рабочие были тогда на Финляндском вокзале и, затаив дыхание, слушали страстную речь вождя.

После расстрела июльской демонстрации петроградских трудящихся стал быстро расти красногвардейский отряд завода. Вступил в него и я. Теперь, когда Временное правительство сбросило маску, стало ясно: без борьбы, вооруженной борьбы дело не обойдется.

Скоро пришлось принять и боевое крещение. Генерал Корнилов начал наступление на революционный Петроград.

В темную августовскую ночь тревожно загудели гудки питерских заводов. По тревоге красногвардейцы собрались на заводском дворе. На грузовиках нас спешно перебросили под Гатчину, где мы заняли боевые позиции. Среди корниловцев было много революционно настроенных солдат. Они понимали, что их место не с генералами, а с рабочими Питера. Большевики вели во вражеском расположении огромную разъяснительную работу, встречавшую широкий отклик. Это было одной из важнейших причин провала генеральского мятежа.

Приближался октябрь. Положение было тревожное. Юнкера Керенского громили большевистские партийные организации, шли аресты, обыски. С 23 октября наш отряд уже не расходился по домам. По всему чувствовалось: наступает решительный час. Красногвардейские отряды и воинские части, верные революции, начали занимать правительственные здания. К концу дня 25 октября нас направили к Зимнему дворцу, где нашло свой последний приют Временное правительство. Подойдя к Морскому проезду, мы увидели, что он плотно забит красногвардейцами, матросами и солдатами. Мы получили задание захватить здание министерства иностранных дел, это гнездо тайной дипломатии царского и Временного правительств. Приказ был выполнен. Оставив часть отряда для охраны министерства, мы присоединились к частям, ждавшим сигнала к атаке. Прозвучал выстрел «Авроры», и мы пошли на штурм последнего оплота буржуазно-помещичьей России. Ворвались в Зимний. Трудно описать тот радостный подъем, безграничное ликование, что захлестнули всех тогда.