Тамара Заверткина - Мои Турки

Петю и Лиду записали в школу. Лида учится старательно, но не всегда все у нее получается. Петька наоборот: хватает все с лета, а усидчивости никакой: то у него «голова болит», то «живот схватило». Все мысли — сбежать к мальчишкам.

— Вот, мать, — говорит Филипп жене, — это все твое баловство. Дети у нас, как дети, один он у нас непутевый, красавчик твой.

Семилетку ребята закончили. Родители решили, что Лиде учиться достаточно, все равно выйдет замуж да ребятишек начнет рожать, за домом следить.

— А Петьке — хочет он или не хочет — дам образование, буду учить дальше. Осенью в гимназию пойдет, а дальше и выше учиться будет.

— С ума сошел, Филипп? Сам всю жизнь в лаптях, мечтаешь, чтоб сын ученый стал.

— Да что мои лапти? Я уж прожил жизнь, а для них только начинается. Вот и Мишка в школу пойдет. А если Петька учиться запро-тивится, ремень возьму.

(По другим рассказам, Петя в школе вообще не учился. Лиду записали в так называемую массовую школу, а Петю — в гимназию).

Филипп возами возил яблоки из своего сада на базар и к учебному году купил сыновьям новые формы. Часть денег от продажи фруктов еще и осталась.

Сбывается его мечта, дети будут учиться. Станут сыновья учителями, а, может быть, врачами. И вспомнил вдруг, как самостоятельно учил каждую букву и неуклюжими пальцами старался ее написать. Да все тайком, чтоб никто не узнал, не стал смеяться.

И вот — Петя гимназист.

Курят мужики-соседи, сидя у завалинки, судачат между собой:

— Детей-то своих Филипп нарядил как господ, ранцы им купил.

Идет Дуня с ведром, прислушалась:

— Да, Филипп-то Никитич пуп свой надорвал, от зари до зари то на сенокосе, то в поле. И соха у него аккуратная, и коса наточена, а вы спите до обеда, а потом сидите у завалинки. Тьфу на вас.

— Постой, Авдотья, плеваться-то на нас. А ты сама видела Агра-фену Савельевну на лавочке отдыхающей? Все-то она при делах. А вы, бабы, целыми днями сидите да семечки щелкаете.

А Филипп с семьей и в голодный 1921 год не бедствовал. Пшеница, правда, вся засохла на солнце, дождей не было. Но ржи немного собрать удалось. Может быть, и не хватило бы ее до нового урожая, но спас сад с огородом. Намочили две кадушки яблок, спустили в погреб. Так же кадушками насолили капусты, огурцов, помидоров. Уливали грядки летом, не жалея сил. Картошка, как и зерновые, уродилась плохая, но собрали всю до горошинки. Не голодала семья этот трудный год, все остались живы-здоровы.

— А Осины, Аграфена, глухонемого похоронили.

— Да ведь он, Филипп, умер не от голода, они тоже не бедствовали, не голодали. От тифа он умер, бедный.

В 1922 году крестьяне вздохнули, уродился хлеб. Но в семье Микиткиных иные проблемы. Заупрямился Петька, не хочет ходить в гимназию. Дома-то скажет, что пошел в гимназию, а сам к товарищам, да с удочками на Хопер рыбу ловить. Долго бился с ним отец, а потом и рукой махнул:

— Ремень в руки не возьмешь, стыдно. Да и не сладишь, взрослый стал.

И бросил Петр гимназию. А вскоре ее и вовсе закрыли. Открыли в Турках теперь две школы: маленькую стали называть массовой, а двухэтажную — образцовой. Страна ставила вопрос о массовом образовании всех детей. Дети пролетариев должны учиться в школе непременно, поступать потом по возможности в техникумы и институты. Учеба бесплатная — так постановила советская власть. Более того: успевающим учащимся выплачивали и деньги — стипендию. Учись, кто пожелает. Люди верили и не верили. Сказка, да и только.

Ольга и Анна Микиткины со своими мужьями уехали на Украину по призыву партии и правительства на шахты. Строить шахты или работать на них, Филипп этого не знал, но поездку одобрил:

— Что ж, пока детей еще нет, пусть начинают новую жизнь.

(Так и остались эти две семьи на всю жизнь в Донбассе, приезжая иногда в Турки в отпуск).

А на следующий год пришли к Микиткиным сватать Лизавету. Не нравился жених Филиппу Никитовичу. Длинный как жердь этот Афанасий Захаровский. Но даже не это главное. Создавали мужики на Селявке какую-то непонятную ему, Филиппу, коммуну. И Захаровские туда же. Уже дворов пять-шесть объединили свои земли в коммуну. А как урожай делить? Как труд свой сравнить? Он, к примеру, Филипп, привык трудиться от зари до зари. А Панкратовы и Курбаткины, соседи его, до обеда валяются, а в поле приедут, в холодке лежат. Вот и не одобряет Филипп эту Селявину коммуну, вошедших в нее Захаровских. И сжимается сердце за судьбу дочери. Но Лиза не отказалась от жениха. Филипп не перечил и выдал дочь на Селявину гору Захаровским.

В поле ездил Филипп теперь с младшими детьми, а в самую страду вместе с ними и Груша. А вечерами Петянька и Лида спешили на зарянку, иногда просто к подругам и товарищам. Только стал замечать отец, что от Петьки иной раз спиртным попахивает. И сколько ни ругал, сколько ни просил жену не давать парню денег, не баловать, Петр случай от случая продолжал выпивать — всегда у него на это были «причины».

Был Петька веселым, общительным выдумщиком на всякие затеи. И всегда за ним ходила ватага ребят, а он у них вроде за атамана.

А Лида посещала зарянки все реже.

— Что же ты нынче дома, дочка? Что же женихов не выбираешь?

— А я выбрала, мама. Он сейчас в Саратове учится. Он активист, в партию вступил, и послали его в губернию на учебу. Да я его со школьных лет знаю, учились вместе. Может быть, и ты знаешь Чуркиных?

Нет, Груша не знала. Заныло материнское сердце. Что за Чуркины эти?

Ну, а Петька прихорашивался перед зарянкой. Может быть, тоже невесту подыскал? Спросила об этом Лиду.

— Невесты у него нет. Но вот с Катьки Осиной на зарянке глаз не сводит.

Мать руками всплеснула. И так они уже родня с Осиными и по отцу, и по матери: двух старших дочек Осиным родным уже выдали.

Права Лида. Катюша Осина для Петра — свет в окошке. Не будь ее, и на зарянку незачем идти. Только вот песен петь, как она, он не горазд. Но в пляс иной раз пойдет, не устоит. А сегодня он решился проводить ее до крыльца.

И вот провожаются они целую неделю, долго стоят у крыльца, расстаться не могут.

— До чего же симпатичный парень, — думает Катя, — стояли бы вот так и стояли.

Но девичья гордость диктует иначе:

— Ну, иди, Петя. Не до утра же вот так будем стоять.

— Я бы не до утра, я бы всю жизнь рядом пробыл, все глядел и не нагляделся бы.

Весело Кате! А сколько других хороших парней! И все приглашают танцевать нарасхват.

Кулаки сжимает Петр, когда Катюшу приглашает танцевать другой парень, так бы вот и оттолкнул каждого.

Проводив однажды до крыльца, сказал:

— Больше ни с кем не танцуй.

— Что? — удивилась девушка.

— А то! И не улыбайся никому, и не здоровайся с ними. Я смотреть на это не могу.

— А не много ли ты на себя берешь?