Тамара Заверткина - Мои Турки

В конце лета мне позвонили из народного суда. Сообщили, что Заверткин Р.А. подал на развод, и суд состоится завтра утром. А ведь я к тому времени так до конца и не осознала наш разрыв, в уголке сознания казалось, что мой Рэмир в очередной затянувшейся командировке.

И я растерялась. Близких подруг в тресте, чтоб поделиться, у меня еще не было, да все уже расходились по домам, шел шестой час вечера. И я побежала со своим горем к Юле Жабиной, прежней сослуживице по старому тресту.

— Да зачем тебе развод? Сойдетесь вы. Я приду завтра в суд, и если позволят, выступлю.

Но что скажет Юля? Мою невиновность может подтвердить только врач. Я не делала ничего плохого, а только соблюдала режим. И врач М.Т. Тан обещала быть свидетелем.

Уже совсем вечерело, и у подъезда дома меня встретила соседка Нина Самойлова:

— Ты что это чернее тучи?

Я сказала о суде. А вскоре они пришли ко мне домой с соседкой Панферовой.

— Но ты ведь так болела! Да и сейчас… Нашел подходящий момент, — сетовала Нина.

И они договорились с Панферовой по пути на работу заглянуть в суд. А наутро они поехали сразу со мной, и я была им благодарна: мне было страшно; вдруг, думаю, окажусь там в одиночестве, растеряюсь. Однако нас дожидалась Ю. Жабина и врач. С Рэмиром разговаривали его сослуживцы Кармановский и Симонов, рядом стоял работник райкома Николаев, которого Рэмир прежде хорошо знал.

Увидев меня, Рэмир сразу подошел и попросил немного с ним пройтись.

Мы шли по аллее, как много лет ходили вот так вдвоем в институте. Более того, по переулку Синчука, по своему собственному переулку. Мы же прежние, и у нас дети, мы — семья.

Начался суд. Рэмир выступал первым. Я обвинялась только в том, что с головой ушла в заботу о детях, а по отношению к нему была не очень заботливой, что теперь мы чужие, и жить с семьей он не намерен.

Бог мой! Он поставил все с ног на голову. Это мне не хватало его внимания и заботы. У меня же не было возможности проявить заботу, если он выходные проводил у матери или на рыбалке, а вечером домой приходил тогда, когда вся семья спала. Он явно боялся присутствия доктора и не упрекнул меня за мать.

Его свидетелем выступила мать, желающая иметь совсем не такую невестку, а более внимательную и любящую.

Выступил Чекалин, наш сослуживец по совместной с Рэмиром работе в тресте. Он сказал, что будучи, якобы, у нас в доме, заметил отсутствие дружбы. Только ведь он никогда у нас и не был. Но самым удивительным свидетелем была техничка из строительного техникума. Она сообщила о том, что видела меня однажды в Зауральной роще рядом с посторонним мужчиной.

Может быть, я мало уважаю свой Орск, но прожив в нем много десятков лет, к моему стыду, так никогда и не бывала в Зауральной роще. И на эту свидетельницу я смотрела, как на чудо. Я была лучшего мнения о Рэмире, считала более благородным. Зачем он выбрал таких свидетелей, людей подставных?

В своем выступлении я сказала, что от развода отказываюсь и надеюсь, что семью ломать оснований серьезных нет.

Оказывается, преподаватели института, а также Николаев из райкома не были свидетелями Рэмира, как я вначале подумала. Они пришли в мою защиту. Выступила и врач, очень прямолинейная женщина, Ю. Жабина и обе мои соседки. Обычно суд о разводе длится несколько минут. Наш затянулся на два дня. В конце второго дня суд Р.А. Заверткину в разводе отказал.

Он сразу же подал заявление в областной суд. Там у меня свидетелей не было. Но и областной суд в его просьбе отказал.

Но как говорится, «голод не тетка», и я подала на алименты, так как мой заработок на семью невелик. Рэмир же за все время его отсутствия ни разу не помог. Это меня удивляло и обижало.

Всю следующую зиму мы с Людой прожили вдвоем, Игорек оставался в Турках. Он так скучал по дому, что говорил, будто пешком был готов уйти в Орск. Но там он был под присмотром, а тут я уходила на работу, а Люда в школу.

Летом же Люда не давала ему скучать, она была ему и няней, и сестрой, и матерью — всем. Я знала, что на заботливую и безмерно любящую Игорька Люду всегда можно положиться. Души в них обоих не чаяла и мама Катя. А папа Сережа хоть и был несколько суровым, но тем не менее добрым.

Уже до школы Игорь бегло читал. Случалось, что прятали от него книги — переутомляться ему было рановато. Однако, подставив стул к настенному календарю, он читал его, перелистывая листок за листком.

Помню случай, когда заболевшую Люду пришла навестить и позаниматься учительница начальных классов. Игорю, следовательно, было в ту пору не более четырех лет. Чтобы он не мешал, учительница и ему дала задание: нарисовать кошку. Листок с изображением кошачьей мордочки да еще с припиской «у Муры усы» он вручил учительнице через минуту. Александра Семеновна крайне удивилась.

Рано он начал писать и чернилами. Попишет и просит пузырек с чернилами убрать, спрятать от своих шаловливых ручонок: боялся чернила пролить. Долго сохранялось его письмо из Турков отцу о том, что в Турках есть котенок, и папа Сережа зовет его Пулик. Письмо написано чернилами. Значит, писалось оно до 1964 года, пока Рэ-мир еще жил в Орске, то есть Игорю было четыре года. Наконец, записали в школу и Игоря. Он оказался еще способнее Люды. Любила я их безмерно. Бывали иногда на работе и неприятности. Но я считала все это неважным, все невзгоды покрывало то, что дома меня ждет награда — мои дети. Выйти вторично замуж не помышляла: быть счастливее, чем была с детьми, невозможно. И счастье свое я не хотела делить ни с кем. По-моему, мне даже не хватало времени, чтоб полностью насладиться моим счастьем. И уделить время кому-то другому в доме да притом не их отцу, а чужому человеку — это, мне казалось, значит обокрасть детей.

Время шло, оно лучший лекарь, и я уже как-то перестала чувствовать себя несчастной, как прежде. Ведь это Рэмир подарил мне таких удивительных детей, гордость и совесть школы, дороже которых у меня ничего не может быть на свете. И как бы я ни обижалась на мужа, мне всегда было неприятно, если кто-нибудь говорил о нем плохо. Постепенно стали слабеть боли в груди. Ведь дома у меня спокойно, дети только радуют успехами в школе, их привязанностью друг к другу, дружбой. Работа тоже ладилась. Я любовалась своими чертежами. Меня ставили в пример, награждали. Я выполняла и массу общественных поручений. Жизнь словно окрылила меня, будто из забитой боязливой жены, не знающей, как и чем ее ударят завтра, я чувствовала вдруг себя чуть ли не членом правительства. Конечно, я постоянно подлечивала грудь у невропатолога. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются. Но снять боль можно. И главное — не переутомляться, избегать стрессов и не перегреваться — это проверено.