Юрий Корнилов - Горячее сердце

И все это в добавление к основной оперативной задаче: ни в коей мере не ослаблять контрразведывательной работы.

Федор Григорьев не заглядывал домой по нескольку дней подряд, так как все чаще оставался в оперативном пункте один. Его сотрудники не вылезали из командировок. Работали с молчаливым упорством.

А с фронтов не приходило ободряющих сообщений. Напротив, каждое утро, прослушав по радио военные сводки, Федор подходил к карте, которую повесил в своем кабинете, и вглядывался в извилистый контур флажков, отмечающих линию фронта. Кривая линия явно выпирала в сторону Москвы. Да и без сводок ему было понятно, что положение там становится угрожающим: на дороге все больше появлялось эшелонов, в которых везли оборудование с подмосковных и столичных заводов, среди эвакуированных все больше становилось москвичей.

В эти дни Федор с особым вниманием присматривался к людям. Несхожие по характеру, они и проявляли себя по-разному. Одни с преувеличенной бодростью, скорее для самоуспокоения, говорили о скором наступлении, объясняя столь значительное отступление глубоко продуманным стратегическим планом, другие, как правило, постарше, с особой сосредоточенностью ушли в работу. Однажды Федор заглянул в свой бывший цех в вагонном депо глубокой ночью и с радостным удивлением увидел на рабочих местах всю дневную смену.

За тысячи километров отсюда в огне боев бессонно стоял фронт. Тыл тоже не спал.

И еще Федор заметил, что изменилось его начальство. За два довоенных года у него сложилось определенное, казалось, окончательное мнение об Ухове и Славине. Он, дисциплинированный по натуре, никогда не испытывал груза условностей военной дисциплины, обязывающей к неукоснительному подчинению приказам и распоряжениям старших. Это вошло в характер Федора еще со времени службы в армии, стало привычкой. В Иване Алексеевиче Ухове и Павле Ивановиче Славине он видел старших товарищей, умудренных знанием жизни и, наверное, поэтому обладающих какой-то особой человеческой зоркостью, позволяющей им правильно понимать и оценивать поступки людей. Они были и строги, и деликатны одновременно, их рассудительность, не просто холодная, а порой — беспощадная, никогда не мешала их душевной щедрости и доброжелательному вниманию к каждому. Федор почти с мальчишеским удивлением смотрел на них в минуты такого проявления, завидуя им, как это бывало в детстве и юности при встрече с людьми, которые тот же мир, что окружает тебя, видели неизмеримо шире и дальше.

На таких людей всегда хотелось походить.

А в эти тревожные, переполненные работой дни осени сорок первого он увидел начальников иными: они стали не только суровее и строже. В них появилась незнакомая раньше жесткость, она подавляла беспрекословностью их приказов и распоряжений, выслушивая которые, уже наперед знал, что они исключают не только возможность какого-либо обсуждения, но и вопросы вообще. Никакие непредвиденные обстоятельства, никакие исключения, ограниченные возможности, недостаток времени не принимались в расчет.

Над всеми и вся властвовали только понятия: надо, необходимо, должен.

Так требовала война. Требовала от всех.

На Юрия Паклина теперь была возложена ответственность за обеспечение перевозок уже на всем пригорнском направлении от Свердловска до границы с Казанской железной дорогой в европейском Предуралье, триста километров магистрали.

Дважды в сутки, утром и вечером, как полагалось, он выходил на связь с Григорьевым для коротких докладов об обстановке на своем участке, побывав в оперативном пункте только дважды. Юра и всегда-то не отличался атлетическим сложением, но Федор заметил, как он похудел, юношеский румянец сошел с его лица, а серые глаза, всегда поражавшие чистотой и неугасающим любопытством, сейчас потемнели, в них поселилась настороженность.

Работа Паклина уже была отмечена двумя благодарностями.

И тем неожиданнее для Федора был ночной звонок Ухова. В телефонной трубке резко, холодно, почти зло прозвучал короткий приказ:

— Григорьев?.. Найдите Паклина, срочно вызовите в Свердловск и завтра к девяти ноль-ноль быть вместе с ним у Славина. Вы меня поняли?

— Да… — успел только выговорить Федор и услышал щелчок: Ухов положил трубку.

Федор позвонил на Пригорнскую. Паклин по своему телефону не ответил. Начальника станции тоже не нашел. И только у дежурного узнал, что Паклин по срочному вызову уехал в Свердловск. Кто-то Федора опередил.

В оперативном пункте Паклин появился в четыре часа. Он был возбужден. В его волнении Федор уловил и растерянность, и чувство виноватости, смешанное с каким-то непонятным удивлением. И заговорил Юрий совсем не о том, чего ждал от него Федор:

— Согрей воды, пожалуйста, умыться надо как следует… Бритва у тебя есть? А чистый подворотничок?

— Ты хоть знаешь, кто тебя вызвал? — наконец оборвал его вопросом Федор.

— От Славина позвонили.

— А зачем?

— Догадываюсь: влепят по высшей мерке, если не хуже. И тебя, наверное, подвел. Мыло есть?..

— Ты можешь толком объяснить?! — сорвался Федор.

И, наверное, оттого, что Федор сорвался впервые, Паклин вдруг сел и умолк. Федор увидел еще, что в глазах его появилась прежняя чистота.

…Четыре дня назад на Пригорнскую прибыл поезд из Москвы.

— Сборный был, — рассказывал Юра. — И не столько перегруженный, сколько неудобный: общий вес даже легкий, а вагонов уйма. Чего только не везли! Архивы какие-то, картины, а больше всего книг и мебели, приборов разных, не понимаю я в этом… Короче, какой-то научный исследовательский институт переезжал с лабораториями.

Был вечер. Паклин сидел у дежурного по станции, ожидая поезд на Свердловск, чтобы отправить вагон с минометными трубами, поданный на Пригорнскую с металлургического завода пятнадцать минут назад. Ближайший поезд прибыл с Запада, следовал он обычным маршрутом.

Машинист втянул поезд на станцию, остановив его вплотную к предельному столбику. Состав вытянулся на всю длину станционного пути. Замыкал его классный пассажирский вагон.

Минут через пять Паклин постучался в вагон, его окна еще были слабо освещены. Дверь открыла довольно молодая женщина в накинутой на плечи дорогой и модной меховой шубке, Встретила настороженно:

— Вам кого?

— Хозяина эшелона. Я из государственной безопасности, младший лейтенант Паклин, — счел нужным он представиться и даже взял под козырек. Он уже знал, что в этом вагоне едет несколько профессоров и научные сотрудники эвакуирующегося института. — Разрешите?

— Да, пожалуйста.

Женщина провела его в вагон. Он оказался купированным, Проход внутри тонул в полумраке, так как освещался единственной свечой, вставленной в настенный фонарь. Купе были закрыты.