Юрий Корнилов - Горячее сердце

— Объяв-вляю г-голод-довку!

— Ваша воля, — усмехнулся Орлов.

От ужина Подхалюзин отказался. Утром следующего дня к завтраку не притронулся. В обед швырнул миску на пол. К вечеру живот подвело. Ужин съел бессловесно и жадно. Не хватило. Потребовал вернуть хотя бы хлеб, «сэкономленный» за время голодовки.

Времени на лишние разговоры не было, и Павел Никифорович Дальнов, выслушав от вернувшегося из командировки Новоселова самое необходимое, подал ему шифровку из Центра.

— Вникни. Сориентируйся, прикинь, что Ковалев может сделать по ней. Сам введешь его в курс дела.

Распорядившись всем этим, Дальнов зашел в следственный отдел к Орлову. Николай Борисович, ссутулившись, сидел у приставного столика в плаще, в сбитой на затылке шляпе, листал бумаги и вдумчиво, не торопясь, проставлял на полях птички-галочки. По-видимому, собирался покинуть кабинет, но задержали, усадили его на первый попавшийся стул крайне важные мысли, связанные вот с этими бумагами.

Дальнов подал ему руку, спросил:

— Ну как он?

— Подхалюзин? Все так же. Попостился, теперь добавки требует. Но молчит.

— Заговорит. Никуда он от фактов не денется. Положение вещей придется принимать таким, каким оно складывается, а не таким, каким ему хотелось бы.

…Дальнов и Орлов миновали двор, вошли в помещение внутренней тюрьмы. Разделись в прихожей оперчасти.

Шли они сегодня не к Подхалюзину. Тому надо еще прийти в себя. В узкую камеру допросов с высоко поставленным зарешеченным окном был доставлен другой этапированный — Казаков Михаил Алексеевич, бывший курсант власовской «зондеркоманды». Ему тридцать лет, но выглядит гораздо старше Подхалюзина. На костистой, с вдавленными висками голове мелкий ежик сивых волос, нервно мигающие глаза расположены близко к переносице, тело худое, сутулое. Когда разрешили сесть, положил руки на колени. Тонкие, почти без мышц пальцы подрагивали.

Николай Борисович занял за столом следовательское место, Дальнов пристроился с торца. Раскрыв кожаную папку, Орлов передал Дальнову несколько из тех листков, что изучал у себя в кабинете, а сам какое-то время внимательно рассматривал Казакова, обдумывая начало допроса. От первых фраз следователя зависит порой удача и неудача разговора.

— Казаков, — обратился наконец к заключенному, — срок наказания, определенный вам военным трибуналом, истек в июне этого года. Почему вы до сих пор не на свободе?

— Раз кончился, возьмите да отпустите, — произнес Казаков, стараясь не хамить, придать словам оттенок тоскливой шутки. — Будто не знаете, — кивнул на бумаги, — там, поди, все сказано.

Дальнов нашел нужный листок, в котором «все сказано» — копию приговора специального лагерного суда. Виновным Казаков признан сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса РСФСР, в том числе за внутрилагерный разбой. Дальнов покосился на тщедушную фигурку допрашиваемого. Тоже мне, разбойник… Осужден, как и первый раз, к 10 годам ИТЛ. И когда? За два месяца до окончания срока…

— Не буду скрывать, Казаков, — продолжал Николай Борисович, — мы проверяли, в полной ли мере вы понесли наказание за сотрудничество с немцами. Действительно, в плен вас взяли летом сорок четвертого года, во власовскую армию вступили в октябре.

— Зачем вам это? — не утерпел Казаков.

— Дело в том, что кое-кто сумел увильнуть от заслуженной кары. Не разглядели сразу-то, что у них руки по локоть в крови, а им, как и вам, дали десять лет или того меньше. Наслаждаются свободой и слушают: не запылает ли новая война, чтобы опять за нож схватиться… Ладно, не будем говорить общими словами. Подойдите сюда.

Казаков приблизился к столу. Орлов достал из папки фотографии, подумал, какую показать Казакову: ту, что сделана военным трибуналом, или из немецкого уголовно-следственного дела? Подал вторую.

— Знаете этого человека?

— Знакомое обличье.

— Алтынов его фамилия.

— Можно бы не говорить, по-другому не назову, гражданин начальник, — глазки Казакова учащенно моргали. — Гляди-ко, с немецкой медалью. У нас он ее не носил!

— Где — у вас?

— У Власова, чтоб ему на том свете лихо было.

Примолк. По лицу видно: не терпится спросить что-то. Решился, спросил:

— В лагере всякое болтали… Будто Власов и сейчас у американцев. С ним и другие генералы, которые нам мозги мутили. Трухин, Шиленков, этот… Благовещенский… Не помню всех.

— Нет, неправда, Казаков. Власов вообще не был у американцев, не добрался. Он и другие, которых вы назвали, еще в сорок шестом повешены.

— Слава богу и Советской власти! — дурашливо перекрестился Казаков. — Туда им и дорога.

— Казаков, мы не будем расспрашивать о том, что вы говорили на следствии в июне сорок пятого. Склонны думать, что на вопросы отвечали правдиво. Но вот такого вопроса вам не задавали… Садитесь, Казаков.

Казаков сел, спросил с нетерпеливой опаской:

— Какого вопроса?

— Не знаете ли вы, откуда прибыл Алтынов в чешский лагерь номер двенадцать?

— В Теплик, что ли?

— Город Теплице. Так правильно.

— Мы его Тепликом звали… Дайте подумать.

Казаков запрокинул голову, выставил острый кадык на тонкой шее с обвислой кожей, защурил глаза, но и сжатые веки продолжали подрагивать. В том, что он добросовестно копается в прошлом, сомнений не было.

— Не помню, чтобы Алтынов сказывал, откуда прибыл. А мы про таких, как Алтынов, вот что думали: шкуру спасают.

— Как это понимать? Поясните.

— Война-то к концу шла. Хоть и за колючкой были, а кумекали — капут Гитлеру. Нас из плена… Если даже в Сибирь отправят, как немцы стращали… Не навек же. Амнистия или еще что… Рано или поздно вернемся домой. Вот и эти, которые у немцев служили…

— Почему вы решили, что Алтынов у немцев служил?

— Так не я один думал. Здоровые, мясо на костях — как у вольных. Ясно, что рыло в пуху. А тут Красная Армия вот-вот придет, спросит по всей строгости. Полицаи, каратели, другие ублюдки отвалили от своих хозяев, в лагеря подались…

Казаков запнулся, на изможденном лице появилось подобие улыбки.

— Сами-то, гражданин начальник, что ли, не видите? С медалью Алтынов. В лагерях медалей не давали. Даже падлам, которые в старших по блоку ходили. Вот такие и лезли в лагеря, лепили феню, чтобы за обыкновенных военнопленных сойти.

— Нелогично, Казаков. Хотели за обыкновенных сойти, а сами к Власову подались. Что за резон?

— Ну, не сами подались. Трухины да шиленковы, которые у Власова, не глупее нас, тоже с башкой, засвечивали таких. В первую очередь и вербовали тех, кто у немцев пятки лизал. Попробуй брыкаться — копать начнут, выяснять, почему от фюрера драпанули. Настучат в гестапо, а там рассусоливать не будут, враз шлепнут. Таких даже жалко становилось. Приходилось крутиться им, как гадюке под вилами — больно и не вырвешься.