Ирина Ясина - История болезни. В попытках быть счастливой

Написала в сообщество ru_cats. А как написать на ПиК?

Еще вчера слушала скрипку. Вообще-то должен был петь заезже-знаменитый бас, но он, видно, перебрал мороженого и охрип. Так что концерт сыграл его аккомпаниатор Саша Барклянский. Романтичен, обаятелен…

5 июня. Я никогда не видела своего деда Алексея Степановича. Маминого отца.

Он всегда был легендой. Просто я росла и знала, что у бабушки был муж, который не то погиб, не то пропал на войне. В разговорах со мной бабушка никогда о нем не вспоминала, пока ее память была еще жива, я, в силу мелкого возраста, для разговоров не годилась, а когда смогла бы задавать вопросы, бабушка совсем постарела. Сейчас мне кажется, что и память ее постарела. И, наверное, для нее Алеша тоже превращался в легенду. Но в коричневой дамской сумочке из кожзаменителя хранилось пожелтевшее извещение “ваш муж, Федулов Алексей____”.

И была мама. Когда дед ушел на фронт, ей было два с половиной годика. Одно воспоминание у нее все-таки осталось. Отец сидит на табуретке и ест макароны. Она, малышка, сидит у него на правом колене. Ножки болтаются у него между ног. Рассказывая об этом, мама почему-то уверенно стукает себя именно по правому колену. Телесная память иногда сильнее любой другой. И сейчас она вспомнила и даже вздрогнула:

– Я говорю о нем как о живом.

Дед был призван 26 июня 1941 года. Жили на Мещанской, призывал Дзержинский райвоенкомат, а провожали на Ржевке. Ржевка – станция окружной железной дороги, она находится прямо у Пятницкого кладбища, где легла моя бабушка через сорок семь лет после того, как проводила Алексея на фронт. Железная дорога идет прямо за оградой кладбища.

Алексей был опытный солдат, прошел всю финскую. Кстати, еще одно воспоминание, уже мое собственное: бабушка говорила, что, придя с финской, дед сказал ей – впереди еще одна война. И она будет страшнее.

Итак, она провожала его на Ржевку. Ему тридцать пять, ей тридцать. У них двое детишек. Семилетний мальчик и двухлетняя девочка – моя мама. Они оба, и бабушка, и дед, из одной деревни, точнее, села с чудесным названием Добрынское, километрах в пятнадцати от Владимира. Эта часть Владимирской области называется Ополье. Поля, перелески, села, колокольни – идиллический русский пейзаж. Уехали они из села в начале тридцатых. В деревне становилось невозможно жить, а владимирские мужики испокон ездили каменщиками в Москву. Говорят, что улица Большие Каменщики, где как раз заканчивалась Владимирка, так названа исторически из-за большого количества проживавших там каменщиков. Сейчас бы сказали – строителей. Так и написано у деда в военном билете в графе “гражданская специальность”. Мама вспоминает более поздние бабушкины рассказы, что на Ржевке никакого ощущения близкой победы не было, все просто выли и рыдали, провожая своих мужчин. Сами проводы мама не помнит, но оставить-то было не с кем, поэтому, наверное, была на Ржевке и она.

А потом дед исчез. От него даже не пришло ни одного письма. Только извещение через три месяца – пропал без вести. “Ваш муж, Федулов Алексей Степанович, 1907 года рождения, уроженец села Добрынское Владимирской области, пропал без вести”. Я думаю, в этот момент земля остановилась. Всю оставшуюся жизнь бабушка жалела, что так мало вместе пожили. Видно, Алексей был хорошим мужем. А прозвище у него было Алеша-книгочей. Бабушка тоже любила читать, хотя образование у нее было три класса церковно-приходской школы. Наверное, у него такое же.

Дед пропал, совсем. Каждый год после войны бабушка писала в Подольский военный архив. А ей каждый год отвечали: “Новыми сведениями не располагаем”. Ждала ли она своего Алешу? Наверное, ждала, как ждали миллионы вдов вокруг. Наверняка это особенное чувство: не похоронить, не видеть умершим, даже не видеть имени на надгробной плите – и все равно знать, что его нет и не будет.

И вот мы нашли деда. Моя подруга Лена Жемкова из “Мемориала” нашла его за одну ночь. Просто села за компьютер и стала искать. Сначала в книгах памяти москвичей, где обнаружила все то же “пропал без вести”. Потом в военных архивах, а потом почему-то в немецких архивах. Там-то все и обнаружилось.

И тут дед, который был для меня легендой, вдруг воскрес. Я увидела его, тридцатипятилетнего Алешу Федулова, едущего эшелоном на запад. Они успели доехать довольно далеко, до границы Псковской области и Латвии. Там 12 июля 1941 года дедов полк попал в окружение. Собственно, территория к этому моменту была уже захвачена немцами. Город Себеж, около которого все и происходило, был взят 9 июля. Я нашла в интернете картинки из этого города. Очень красиво. Озера. Оттуда родом Зиновий Гердт. Небесное место – так писал великий актер о Себе-же. А для моего деда это было начало кошмара.

Мое воображение, напитанное детскими фильмами про войну, не рисует картин того, как везли военнопленных в начале войны из Советского Союза в Германию. Я стала читать про это и узнала, что никаких вагонов конечно же не было. Миллионы голодных, иногда раненных, не пойми как обутых мужчин гнали пешком. В Германии им не давали не то что еды, им не давали крыши, им не давали инструментов, чтобы вырыть землянки, они рыли норы руками. Немцы не рассчитывали на долгую войну, и мест для военнопленных – и, соответственно, кормежки для них – было приготовлено всего на полтора миллиона человек. Дед попал в плен в первые дни войны. Сразу или нет он был вывезен в Германию, я не знаю. Но в немецких архивах моя подруга Лена Жемкова довольно быстро нашла дату – п ноября 1941 года. В этот день дед был привезен в знаменитый концлагерь Берген-Бельзен недалеко от Ганновера. Огромный был концлагерь, там в 1944 году умерла Анна Франк.

Дед умер всего через два с половиной месяца после прибытия в лагерь, 23 января 1942 года. От сепсиса в лагерном лазарете. Откуда сепсис? Может, он был ранен, может, он так сильно стер ноги? Никто никогда не ответит на эти вопросы. Как, наверное, это было страшно – умирать в тридцать пять лет голодным, без единого близкого человека рядом, в холодном бараке на чужой земле.

Когда Лена нашла все эти данные, она рассказала еще одну немаловажную деталь. Немцы – ребята четкие, идентифицировать деда было очень просто. Фамилия, имя, отчество, профессия, место рождения, даже имена отца и матери – Степан и Анастасия. И самое главное – домашний адрес, улица Мещанская, дом, квартира. И фамилия, имя, отчество жены. Зачем немцам были такие подробности? Что они собирались сообщать? И кому? Но для нас важен другой факт: немецкие архивы попали в плен, Ганновер был в английской зоне оккупации. И все эти лагерные книги были в полном порядке переданы английским военным командованием в Советский Союз. Произошло это уже в 1953 году. В 1959 году эти данные поступили в российские архивы. Но никто, ни высшее командование, ни простой клерк не прочитали их. А если вдруг прочитали, то тем хуже. Ибо никто из них не отправил молоденькой матери двоих детей письмо, что солдат Алеша умер, его нет в живых, а это значит, что ее дети – сироты, а она – вдова. Может быть, она вышла бы замуж? Даже если нет, написала бы и рассказала бы детям, что их отец погиб там-то и там-то. Какое удивительное бездушие! Казалось бы, какая разница, его все равно нет… А оказывается, разница есть. И для его дочери, и для меня – его внучки. Со мной произошло просто странное. Если мама узнала, где та братская могила, в которой захоронен ее отец, то для меня дед ожил. Перестал быть мифологическим персонажем, а стал тем парнем, который держал на коленях маленькую маму, звался Лешкой-книгочеем и после работы любил прогуляться по улицам, посадив мою маму на руку. И был намного моложе меня.

Потом чудеса продолжились. Мне пришло письмо от женщины, которая точно так же разыскала своего деда. Ее дед, так же как и мой, умер от сепсиса в лазарете лагеря Берген-Бельзен, но только не 23-го, а 10 января 1942 года. Она же прислала мне телефоны немцев, семейной пары, которые изготавливают глиняные таблички с именами умерших в лагере солдат. Она прислала мне фотографию таблички с именем своего деда. Совсем мальчишка – 1915 года рождения.

Читать дальше