Шракбек Кабылбаев - Преступления могло не быть!

Я по-своему оценил «свободу». Ни мачехи, ни отца, сам себе хозяин. Старший братишка? Он сам еще сопляк. Вот жаль сестренку. «Что будет с ней, если я уеду?» Одолевали мечты стать юнгой, плавать на большом корабле, носить шикарный костюм моряка…

Тем временем познакомился Даниил с Петром Береговым. Был Петр старше, его сверстники ходили в призывниках, а он слонялся по переулкам Актюбинска, хвалился деньгами, которые у него водились, подыскивал себе «дружков».

Вот Даниил спешит из школы, полуголодный, злой, в животе целый «квартет играет». Возле базара парень с чубом, упавшим на глаза, в штанах-шароварах, заправленных в сапоги с напуском, аппетитно ест пирожки, купленные у спекулянта. Заметил Даниила, поманил пальцем и великодушно предложил пирожок.

— На, ешь, бери, еще куплю…

Так состоялось знакомство с Петькой.

— А что, если нам вместе поехать в мореходное училище? — предложил Дан новому знакомому.

Петька охотно согласился. Но у него были свои планы. Только он их не раскрывал «дружку», потом, мол, все поймет. Важно, чтобы Дан ушел из дома, тогда уж он попадет в его полное подчинение.

Дан нарядился в сестренкино пальто (своего не было), прихватил кое-что на дорогу и вместе с Петькой отправился в Ташкент, в мореходное училище. Даниил толком не знал, есть ли такое училище в Ташкенте, но Петька уверял, что есть.

Так впервые уехал Даниил из родного дома, и начались его мытарства по неизведанным дорогам жизни.

Путешественникам пришлось кое-что продать, чтобы прокормить себя. А в Арыси кондуктор обнаружил, что у юных пассажиров весьма подозрительного вида нет проездных билетов, и ссадил их. Дежурный милиционер отправил друзей в детколонию.

В колонии было неплохо. Их учили, обували, одевали, кормили, приучали к труду. Сколько вышло отсюда хороших воспитанников! Разные пути привели их сюда, но один путь вел к правильной жизни — честность. Об этом говорили воспитатели Даниилу и Петру. Но те пропускали «нотации» мимо ушей. Бежать! Только бежать.

Возвращались домой как могли: прятались в тамбуре, под вагонами, забивались в темный угол на третьей полке. Грязные, оборванные, они вызывали жалость. Вместо того, чтобы строго спросить: «Откуда вы, кто вы, почему так едете?» — люди с добрыми душами сочувствовали, сами не понимая того, какой вред они приносят своим добродушием.

Вот так Даниилу и Петру удалось добраться до Актюбинска.

Дома Даниил застал отца. Отец вернулся с фронта на побывку. На гимнастерке пришиты ленточки ранений, поблескивали ордена. Отцовская душа истосковалась по детям. Побранить бы надо Даниила за самовольство, да разве об этом думаешь после долгих месяцев разлуки? Вскоре опять уехал на фронт.

Только он за порог, тут как тут объявился Петька. Зашептал Дану на ухо: «Здесь один спекулянт есть. Вчера видел на базаре. Денег у него куры не клюют. Надо бы «почистить».

— В квартире мы нашли триста шестнадцать тысяч рублен и забрали их. Спекулянт умел прятать свое богатство. Деньги разыскали под скатертью, ими устелена была вся поверхность стола. Мы чуть не подрались, когда делили их. Знаете, как это противно, делить чужое, украденное. Но из нас никто бы не решился сказать друг другу: ты — вор.

Даниил расстегнул ворот рубашки, ему сделалось душно. Лоб покрылся испариной, синеватые губы крепко сжаты, будто не хотят произносить ни слова.

— Я чувствовал себя самостоятельным человеком, не таким, как другие, а сильным, смелым, особенным. В кармане у меня лежала густая пачка сторублевок, я хорошо питался и кое-что приобрел из одежды. Такая жизнь мне нравилась все больше и больше. Но «счастье» оказалось коротким. Арестовали моих друзей, а потом и меня. Так я впервые получил срок.

Однако нашлись сердобольные люди, пожалели, мол, юн, под дурное влияние попал. Рано его держать за тюремной оградой, на воле одумается, исправится. Даниил покаялся, доказывая, что он чуть ли не заново родился и… не устояла строгая Фемида.

Очутился Даниил через несколько месяцев на свободе — отсидел одну пятую положенного срока. Тут бы, вдохнув полной грудью свежий воздух, дать клятву: пошалил, хватит. Туманно и где-то далеко в подсознании промелькнула эта мысль, не пробудив желания действовать разумно. В сущности, таких советов ему никто не давал, он вышел из тюрьмы и остался с самим собой наедине.

И Даниил шатался по улицам города, беспечно насвистывая воровскую песню. И на все ему наплевать. На родных, на знакомых, на друзей — один на всем белом свете. Вольный, как птица.

Кончилась война. По-разному отмечали люди день Девятого мая. Радовались все, что наступил мир, пришла победа. И когда все ликовало, когда солнце было по-весеннему так ласково, Даниил со своими подручными готовил новое преступление. Именно девятого мая он и его «дружки» проникли в поезд и на ходу пытались ограбить контейнер. Их схватили. Целые эшелоны людей с медалями и орденами на гимнастерках возвращались после долгих лет войны домой, а Даниил этапным порядком ехал в колонию. Смотрел через зарешеченное окно вслед уходящим эшелонам и думал: «Вот так и батька едет. А приедет, что ему скажут?»

Даниил написал просьбу о помиловании, еще и еще раз покаялся, и ему опять поверили.

Затем он уехал в Чирчик, послонялся по городу, познакомился с местными «дружками». Те нацелили Дана на «объект», но «операция» провалилась, воры были схвачены. Даниил угодил в тюрьму и был освобожден после отбытия срока. Ему исполнилось двадцать лет. Через семнадцать дней после освобождения он вновь совершает преступление: вскрывает в Актюбинске сейф, за что получает десять лет. И снова тюрьма.

Работа теперь у Даниила тяжелая — откапывать и закапывать трубы. А преступления, совершенные им, еще тяжелее. Люди, обиженные и обворованные Даном, разве менее наказаны? Дан работал ожесточенно, покрикивал на лентяев, терпеть не мог халтурщиков, лодырей, лежебок.

Даниил не выдерживает и неожиданно восклицает:

— Сколько один я вреда причинил, мне даже самому жутко становится! А они думали обо мне: ведь человек, нельзя с ним так круто.

Он смущенно смотрит мне в глаза, ему не хочется видеть осуждение.

— Боже мой, думал я, какой гуманный суд у нас! А не во вред ли такая мягкость? Я просил пощады, а получив ее, вновь брался за кастет. Знай об этом мои «сподвижники», отвернулись бы! Хлюпик, пижон, фраер! Двуличных и бандиты не любят.

— Вам не надоело слушать? — вдруг спросил Даниил. — Да вы, журналисты, народ терпеливый. Много темного в моей жизни. Стыдно, стыдно жены, людей… Выйди, Тая, не слушай, самому тошно. Вы бы лучше не записывали, — обратился ко мне Пантелеев.

— Я тогда считал себя смелым, отчаянным. На честных работяг смотрел с презрением. Салажата. Руки от работы ныли, но самолюбие, гордость заставляли меня трудиться не хуже других. Как вспомню про вольную жизнь, в карманах денег полно, хочешь в ресторан, а хочешь в мягком вагоне и в любой город. А тут трубы таскай, в земле копайся.