Шракбек Кабылбаев - Преступления могло не быть!

Зарабатывал я прилично, отсылал домой часть заработка, но и самому оставалось. Однажды узнал о молодежной свадьбе: женились рабочий парень и рабочая девушка. Купил им на счастье подарок и попросил вручить молодым на свадьбе. От меня.

— Работал на стройке днем и ночью, нет, не хвастаюсь, что было, то было. Сколько раз замечал ее, белокурую. Промелькнет и исчезнет на телефонной станции. Не знал, что Тая телефонистка. Звоню бывало:

— Дайте первый бетонный!

Отвечает голос такой приятный. В моем воображении рисовалась девушка, похожая на ту, что вчера только исчезла в телефонной. Стал звонить чаще, иногда без всякой деловой надобности. Запомнился ее голос, как услышу, даже светлее на душе становится. Однажды не вытерпел, снял трубку и говорю:

— Девушка, давайте познакомимся.

— Попросите лучше первый бетонный, — услышал в ответ.

Я обиделся. Ведь человек всегда остается человеком. Или ко мне это не относится? Я еще был в колонии. Мы виделись издалека и догадывались: она, что я тот, кто предложил ей знакомство, а я — что она и есть избранница моего сердца.

Колония. Май. Тая пришла ко мне. Праздник весны встречали вместе. Мне разрешили жениться, что было исключением из общих правил. Женись, когда выйдешь на волю, а я еще находился в колонии. Как же мне не вспоминать тех людей добрым словом?..

На столе, за которым мы сидели, лежала инкрустированная шкатулка очень тонкой отделки. Сделана с большим изяществом и мастерством. Я невольно залюбовался ею, спросил:

— В магазине купили?

— Нет, это подарок Тае, смастерил в колонии.

Руки, привыкшие бесшумно очищать карманы и наносить удары своим жертвам, смогли же вот так терпеливо, день ото дня выделывать чудесное произведение прикладного искусства! Без преувеличения, я был поражен этим ювелирным мастерством.

— И вот настал долгожданный день свободы. Нас торжественно проводили из колонии и так же торжественно встретили новые хозяева — мастера, бригадиры, рядовые рабочие. Мы уже были знакомы, работали вместе, но теперь другое — мы свободные граждане, нет, не граждане, а товарищи. Здравствуй, новая жизнь! Разберемся ли мы в тебе, поймем ли тебя? До свидания, дорогой воспитатель Баранов, замполит Тулекаев, Черепов, Лопарев, Юрченко. Не запомнил ваших имен и отчеств! В колонии ведь больше по фамилиям общаются.

На прощанье сказал бригаде:

— Трудитесь честно! — и пошел вместе с Таей в свой дом. Вот и пришел я сюда, где мы сейчас с вами беседуем. Вот Тая, ребенок, семья. Теперь жить своим трудом, не оглядываться назад. Сбылась мечта, теперь все есть: воля, семья, работа, уют. И желание быть честным, на добро ответить добром.

— Почти пятнадцать лет прошли в заключении или же в страхе перед очередным судом. Полжизни заплевано в бараках, затоптано в грязь. Выкинутые годы, длинные, как вечность. Изнуряющее до одури безделье. Вместе со мной сидели и самые отъявленные, они не желали трудиться, они жили за счет других и презирали тех, кто не принадлежал к их миру. Они гордились своими «делами», своей мрачной славой.

У них ничего не было — ни профессии, ни семьи, ни дома. Лиши такого «славы», не поражайся его «подвигам», не таращи на него глаза в удивлении и он умрет от отчаяния, от сознания собственной никчемности и мерзости. Я вошел в этот мир безропотно, без сопротивления и вот теперь так рад, что ухожу из него. Хватит, все, «завязываю», хочу трудиться, как все честные люди.

Чем больше вспоминал о прошлом, тем больше «мир» этот раздражал меня. И я возненавидел его. Все больше осознавал его ничтожество. Взрослые люди, а ведут себя как дикари: кривляются, говорят на своем воровском жаргоне, ни во что не ценят человеческую жизнь. Ерунда, когда говорят, что в этом мире есть свое понятие о чести, благородстве. Нет, здесь процветают деспотизм, тиранство, зверство. Это потерянные люди. Даже самые отпетые иногда приходят к такой мысли.

Когда передо мной вновь открылась крепкая тяжелая дверь, я чуть не захлебнулся необъятным синим простором, не исполосованным колючей проволокой. Опять я обрел свободу.

Наверное, сидеть бы мне до сих пор в колонии, не будь таких людей, как…

Даниил, очевидно, забыл фамилии и медленно вспоминал.

— Да и вообще, сколько я таких людей встречал. В трудную минуту не брезговали протянуть мне руку. Помогли, хотя и мало знали меня. Руководство «Промстроя», где я в последнее время работал, прислало ходатайство в колонию, чтобы меня досрочно освободили. Пожалуй, верили мне незаслуженно. Слишком много за моей спиной грехов. Я не имел права на их доброту. То, что было, как во сне. Сколько полезного можно было сделать на свободе! В хорошей жизни всегда можно встретить товарищей, а в моей?

Сразу же поставили бригадиром. Помню, как Баранов спрашивал:

— Куда пойдешь после освобождения?

— Здесь останусь, — уверенно отвечал я.

Ответ ему был по душе. Он рассказывал о семилетке и очень красочно рисовал мое будущее. Меня же интересовало одно: скорее вон из колонии, на свободу!

Остался я в «Промстрое», не надеялся, что оставят. Слыхал, как какой-то бригадир, узнав обо мне, сказал:

— Таких не надо, он же бандит!

Словно ножом полоснули меня в самое сердце. Комок подступил к горлу. Неужели так на всю жизнь! Неужели и через тридцать лет седым дедом заковыляю по улице с палкой, а дети будут показывать пальцем и кричать: «Смотрите, бандит идет!»

Я работал и не чувствовал острых взглядов конвоиров, шел по улицам вольным человеком, сердце билось учащенно от радости, солнце светило ярче, мне хотелось обнять весь мир руками, крикнуть добрым людям: спасибо, я смою черное прошлое трудом, честным, примерным, у всех на виду смою пятно…

Селицкий Иван Евгеньевич из «Казэлектромонтажа» предложил мне:

— Давай к нам начальником снабжения.

Подумал я: работа не трудная, доходная, не то, что вкалывать кайлом. Отказался. Селицкий был удивлен.

— Почему? — спрашивает.

— Боюсь. Возле снабженцев крутятся любители погреть руки.

Селицкий пожал плечами.

Не хотелось расставаться с ребятами, которые сейчас вместе со мной, а тогда трудились на участке, где я работал еще заключенным.

Познакомился с бригадиром Жунусовым Сыздыком Жунусовичем. Вот это человек! Деловой, разумный — он все знает и все может. В нем чувствовались большая сила и уверенность.

Сыздык Жунусович был для нас и судьей, и отцом, и другом. Не буду греха таить, я иногда транжирил заработанные деньги, зная, что еще немало их в кармане. Но стоило мне попасть на глаза бригадиру, как я вольно или невольно понимал свое безрассудство. Его слова для меня были больше, чем совет. Он говорил просто: