Владимир Жаботинский - О Бялике

Дальнейшая жизнь X. Н. Бялика может быть рассказана кратко: по внешним событиям она похожа на множество других жизней, на жизнь любого еврейского бедняка и автодидакта. В Одессе он терпел и голод, и холод; впрочем, тамошние писатели ему покровительствовали, доставили ему платные уроки еврейского языка, дали возможность выучиться немецкому. Не прошло года, как он узнал, что дед при смерти, и вынужден был возвратиться в Житомир. Здесь он похоронил старика. Разные причины принудили его остаться в Житомире. Вскоре он женился, девятнадцатилетним юношей. Он занялся лесной торговлей, потом переехал в Польшу, в Сосновицы, где давал уроки. В 1900 году он опять поселился в Одессе, где, с небольшими перерывами, живет до сих пор [12] "Введение" опубликовано В. Жаботинским в 1911 г. . Одно время он редактировал беллетристический отдел ежемесячного журнала "Ха-Шиллоах"; теперь он, вместе с И. Равницким, стоит во главе книгоиздательства "Мория", которое за недолгие годы своего существования приобрело репутацию одного из серьезнейших факторов развития еврейской литературы, особенно педагогической. За все эти годы он много читал, вообще упорно работал над своим самообразованием, главным образом, в области европейских литератур. Что касается до еврейской литературы всех эпох, то он считается одним из лучших знатоков этой почти необъятной сокровищницы и ее богатого языка. Впрочем, когда в Одессе возник образцовый ешибот и X. Н. Бялик был туда приглашен лектором еврейского языка и литературы, учебное начальство не утвердило его — за непредставлением свидетельства на звание начального учителя.

X. Н.Бялик принимает живое участие в еврейской общественной деятельности. Он близко стоит к Одесскому палестинскому комитету [13] Одесский палестинский комитет (официальное название: Общество вспомоществования евреям земледельцам и ремесленникам в Сирии и Палестине) — легальная организация палестинофильского движения в России. и к его работам, особенно в области школьного дела в Палестине. Когда в 1908 году он посетил эту страну [14] В действительности Бялик посетил Палестину в 1909 г. , где на его песнях воспитываются дети и рабочие поют их, идя за плугом, еврейское население превратило его поездку в триумфальное шествие.

* * *

Личная жизнь X. Н.Бялика могла бы сама послужить канвою для большой поэмы. Не потому, чтобы события этой жизни были так необычайны, а потому, напротив, что они так обычны, так характерны для той среды. Вся жизнь гетто в эпоху его распада отразилась бы в этой поэме. Но совокупность собственных произведений Бялика можно рассматривать именно как такую поэму. Тогда нам станет особенно понятен их смысл и внутренняя связь; тогда нам станет понятно, что Бялик — национальный поэт в полном и высшем смысле этого слова, национальный даже там, где ему поется о солнце и любви. Ибо он написал только то, что пережил, а жизнь его была, во всех ее делах и днях, отражением и повторением коллективного бытия еврейской улицы в последнюю четверть XIX века и в начале XX.

Бялик сам рассказал нам свою литературную биографию в стихотворении "Если ангел вопросит...". На вопрос ангела, охраняющего таинственный порог, поэт рассказывает ему историю своей души. Она переведена в этом сборнике, но здесь мы ее вкратце напомним. Где-то на краю света, в глухом местечке, играл на улице ребенок, одинокий, нежный, задумчивый: "И тот ребенок, о, ангел, — то был я". Однажды ребенок залюбовался на белую тучку — и душа его потянулась к ней и упорхнула. В небе подхватил ее солнечный луч и долго носил ее по свету. Однажды луч упал на слезу, что блестела на детской щечке, и душа поэта соскользнула с золотого луча и растворилась в слезинке. А слеза упала на священный пергамент старой дедовской книги, и там, среди мертвых букв и пятен воску и сала, душа поэта трепетала и билась. — И задохнулась? — спрашивает ангел. — Нет, ангел, запела! Ибо в мертвых буквах била родником песня жизни. И душа поэта запела обо всем, что познала: о белой тучке, о солнечном луче, о жемчужной слезинке и о старой Книге, испещренной святыми квадартными письменами.

Это, в самом деле, основное содержание поэзии Бялика: обожание, иногда похожее на ясную радость, иногда — на мучительную жажду; преклонение пред Книгой, святою Книгой с ее пятнами воску и сала, с ее ароматом старины и быта, с ее преданиями о погибшем величии; и, наконец или прежде всего, слезы, слезы разной крепости и разного состава, от явных слез уныния до затаенных, ядовитых слез нестерпимого гнева.

* * *

Бялик начал со слез. Когда он вышел из детского неведения и огляделся, кругом, в великом гетто западного края, было тоскливо и скверно. Общероссийские условия той эпохи всем еще памятны; внутренняя жизнь еврейства тоже стояла на мертвой точке. Активное палестинофильство, под ударами разочарований, шло на убыль; "духовный сионизм" Ахад-ха-Ама был утешением только для немногих; Герцля [15] Герцль Теодор (1860 — 1904) — основатель политического сионизма, провозвестник Еврейского государства, создатель Всемирной сионистской организации. еще не было; Бунд [16] Бунд (букв. "союз", идиш) — еврейская социалистическая партия в России, позже — в Польше. Основана на нелегальном съезде в Вильне в 1897 г. еще только-только зарождался. Было скучно, скверно и невесело. Несколько позже Бялик символически охарактеризовал то серое время в "Сиротливой песне": свинцовое небо, топкая слякоть, мертвые голые сучья, которые словно не верят больше в весну, и ветер воет напевом безнадежности. И даже когда соловьиная песня вдруг зазвучит среди этого уныния, не на радость она зазвучит, не ко времени — "и в сердце проникнет глубокая, скорбная жалость о пташке-сиротке и песне ее сиротливой..."

В другом стихотворении, озаглавленном "Моя песня", Бялик дает более конкретную картину этого существования — дает типичный еврейский интерьер из захолустного гетто. Это, несомненно, автобиографическое стихотворение лишено всякой оригинальности: такие мотивы есть у каждого еврейского поэта, но если это понижает художественную, зато подчеркивает бытовую ценность произведения. Бялик здесь пытается иными словами, чем в беседе с ангелом, восстановить историю своей песни. Первым его учителем поэзии был сверчок в щелях родимой лачуги. Субботний ужин без вина, без белого хлеба, семеро детей, каждому по черствой корке и по куску селедки — старая, сто раз перепетая картина. Но после еды, согласно чину, отец затягивал традиционно субботние гимны — "зэмирот", голодные дети подпевали, и тогда им аккомпанировал незримый сверчок, "певец нищеты", и его песня, "тоскливая, как смерть, как бессмыслица приниженной жизни, и печальная, без конца и предела печальная", стала образцом для поэта.