Николай Тарианов - Невидимые бои

Подробно рассказал Николай Михайлович работникам группы о степени осведомленности Уотсона и о характере собираемого им провокационного материала.

— Есть у него помощник, пока единственный из серьезных агентов. Кличка Купец. Судя по характеру сведений, передаваемых Купцом, он либо член партии, либо близко знаком с болтунами, знающими много.

— Но я уверен, что дело не ограничивается этим. Не так много в Москве представителей ЦРУ, чтобы его загрузили одной только «идеологической» работой.

Группа приступила к разработке детального плана разоблачения нелегального представителя ЦРУ. Каждый участник совещания получил конкретное задание, точно знал, чем ему предстоит заниматься. Был составлен жесткий «график». Поставлена главная задача — в минимальные сроки разыскать и разоблачить Купца.

Отпуская оперативных работников, Борисов строго предупредил: у Уотсона много знакомых — не увлекайтесь всеми. Бейте в одну точку — ищите Купца. Задача — обнаружить и разоблачить тех, кто помогает врагам мирного соревнования стран и народов, кто продолжает «холодную войну», готовя «горячую». Найти Купца. Это — враг, сознательный, ловкий, опасный.

Через три недели после утверждения плана активного розыска Купца майор Кривонос пришел на доклад к полковнику Борисову.

Владимир Васильевич Кривонос — часто его звали просто Володя — один из самых способных молодых чекистов в отделе Борисова. Рослый, широкоплечий, стройный и подтянутый, он был бессменным капитаном волейбольной команды управления, имел спортивный разряд. Один из лучших самбистов всего комитета, Кривонос отличался не только спортивными достижениями. Он свободно владел тремя иностранными языками, увлекался литературой и психологией. Образованный, остроумный офицер, приятный, содержательный собеседник, он был находчив, никогда не терял самообладания, в какие бы тяжелые переплеты ни попадал. В юности Володя служил радистом в одной из прославленных партизанских бригад Великой Отечественной войны. Тогда он был любимцем всей бригады. Теперь, в отделе Борисова, его уважали и любили за оптимизм, огромную работоспособность, готовность в любой момент помочь товарищу.

— Чем порадуете, Владимир Васильевич? — приветствовал его Борисов, указывая на стул возле письменного стола.

— Не знаю, не рановато ли радоваться, — спокойно начал доклад Кривонос. — Но кажется, мне удалось нащупать одного старого стервятника. Возможно, это и есть Купец. Во всяком случае, его отец был настоящим коммерсантом. И не захудалым, а купцом первой гильдии!

— Что-то вы больно спокойно, даже равнодушно говорите об этом, Владимир Васильевич, — заметил Борисов. — Вы же знаете, что разоблачение Купца — дело чести всего нашего отдела.

— Извините, товарищ полковник, за равнодушный тон. Просто я сам пока еще боюсь поверить, что это Купец, — ответил Кривонос.

— Да рассказывайте же, наконец! А там разберемся — Купец он или не Купец!

И Владимир Васильевич начал подробно рассказывать Борисову о своей волнующей находке.

Борис Петрович Жеромский — БПЖ, как называли его некоторые знакомые, был себялюбив до чрезвычайности. Первых трех жен он бросил потому, что не хотел, как он говорил, «надрываться», зарабатывая на семью. Остальные две, по его словам, действовали ему на нервы. Детей у него — к счастью для них — не было: в жены он подбирал пустышек, полностью лишенных чувства или хотя бы инстинкта материнства. Отцовских чувств у БПЖ не было даже в зачатке.

Зато все другие чувства и особенно инстинкты были у него вполне развиты, а некоторые и переразвиты. БПЖ был очень труслив. Старичок-бодрячок (дело шло — к 60-ти), более чем среднего роста, почти без растительности на черепе, с бегающими коричневыми глазами (их нельзя было назвать карими), любил вкусно, или, как он говорил, «содержательно», поесть. В эти долгожданные минуты он весь преображался. Ходуном ходили седые усы над толстыми губами, плотоядно двигался мясистый нос. На поедаемое глядел со смешанным чувством обожания и сожаления. Процесс принятия пищи БПЖ называл «единственным видом спорта», которому, по его собственному признанию, отдавал себя целиком, безраздельно.

Не чужд был БПЖ и более игривых склонностей. В то время возраст и изящная, как ему казалось, утонченность вкусов толкали БПЖ на деяния, если и не предусмотренные Уголовным кодексом, то близко граничащие с правонарушением.

Но пока это сходило ему с рук.

В промежутке между этими деяниями Борис Петрович время от времени возобновлял свои былые отношения с экс-женами («Ах, Бобби, почему же ты не хотел быть таким утонченным тогда?»).

Серьезных знаний БПЖ не имел отродясь. Была некоторая сноровка, хитрость лисы, всю жизнь подбирающейся к курице. Немного сметки и много — не смелости, нет! — заурядного, но острого нахальства.

В дни, когда старичку-бодрячку пришлось заглянуть в то, что у всех порядочных людей называется душой, он говорил, что стал «жертвой своей биографии».

Биография, действительно, сыграла с ним некоторую, не очень, впрочем, злонамеренную шутку. Родился он в весьма состоятельной семье. Детство и юность прошли, как он любил рассказывать женам, «в вихре вальса». Дом на Мясницкой (ныне улице Кирова), где престарелый Бобби занимал вполне приличную комнату, принадлежал в свое время его отцу: доходные дома были страстью папаши Жеромского.

Собственно говоря, история очень мягко обошлась с БПЖ. Занятая куда более важными делами, она не обращала на него никакого внимания. Однако Бобби со свойственным ему нахальством все время напоминал ей о себе.

Вызвано это было не только и не столько тем, что события лишили его возможности промотать папашино состояние. Дело тут было еще и в другом.

Мать Жеромского, полусумасшедшая старуха, незадолго до смерти в середине 30-х годов уверила своего бурно лысеющего сына в том, что он — дитя роковой страсти, сын некоего титулованного повесы. После долгих притворных запирательств она назвала наконец имя, потрясшее примитивное сознание сына. Имя это упоминалось в советской прессе почти всякий раз, когда она клеймила козни зарубежной белогвардейщины. С едкой иронией указывалось обычно, что незаконный папаша женился в Америке на богатой наследнице, прокладывая себе тем самым путь в высшее американское общество.

Известие потрясло Жеромского, «перевернуло всю мою жизнь», писал он впоследствии на казенной бумаге. Собственно, он сам уже давно перевернул свою жизнь с ног на голову. В 1916 году участвовал в какой-то мутной эсеровской организации в Киеве. В 1919-м был впервые арестован органами ВЧК за подделку подписи одного из наркомов. Каким-то образом, видимо по молодости лет, ему удалось отделаться тяжким испугом и легким наказанием.