Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Это, собственно, было обращение к самому себе. Но 70–е и 80–е тоже не предрасполагали к ведению дневника: обыски у моих знакомых, их аресты, допросы отца Александра — всё это отбивало охоту к тому, чтобы пополнять досье известной организации: не ровён час… Так что привычка не доверять иные мысли бумаге укоренилась. И свои разговоры с отцом Александром я тоже не записывал, а то, что я в то время думал, — лишь намеками, понятными мне одному. Были, правда, редкие исключения. Вот дневниковая запись от 15 сентября 1984 года:

«Господи, как я пережил эту ночь? Мало было таких ночей в моей жизни. Не кашель попутчиков, не громкий разговор пьяного соседа вывели меня из себя, а смертное томление, ужас и тревога за моего милого духовного отца обступили меня и проникли в мою душу. Чего только я ни напридумывал — и свои показания на допросе (как я их диктую и какие фразы), и надгробную речь, которую я будто бы не успел произнести (потому что не успел приехать, застрял в этом подлом Крыму). И мысли роились жуткие — печальные и грозные. Как нам жить без него?.. А ведь надо… надо жить дальше по его заветам, как если бы он был с нами… Всё я продумал.

Слава Тебе, Боже, что ты не допустил, что тревога оказалась ложной (как я метался между надеждой и страхом!). Типун тому на язык, кто пустил этот дикий слух! Какое облегчение я испытал, услышав голос Маши (еле добежал до международного телефона в Феодосии). Теперь всё позади. И небо юга, казавшееся постылым, засияло чудным блеском».

Эта запись нуждается в пояснении. Днем раньше я уезжал в Крым. Вечером, перед самым отъездом, мне позвонила знакомая, прихожанка отца Александра, и сказала, что он будто бы арестован. Такая угроза была вполне реальной: в то время шли бесконечные допросы отца, и кое‑кто вокруг него действительно был арестован. Я хотел отменить поездку, но сообщение было предположительным, неточным, никто его не подтверждал (я обзвонил многих прихожан), и я все же решился уехать. Но настроение было ужасным: я метался, не находил себе места, не спал. К счастью, известие оказалось ложным: знакомая просто сделала неверное умозаключение. За это моя жена страшно сердилась на нее: как можно было перед отъездом говорить человеку такое, не проверив факта! Но, слава Богу, пронесло.

Временами, когда мы засиживались после службы в домике, и отец собирался в Москву, он просил меня взять такси и подъехать к церковной ограде. Иногда это удавалось, но чаще — нет. Обычно, закончив свои дела, он выходил на шоссе, где я тщетно пытался поймать машину. Стоило ему подойти и поднять руку, как такси появлялось как из‑под земли, тормозило, как будто он притянул его магнитом, и шофер охотно вез нас в Москву. Так было много раз. Случалось, он останавливал и рейсовый автобус, который подбирал нас не на стоянке, а на середине пути.

Суждения отца Александра были подчас парадоксальными. В одной из домашних бесед (она полностью приведена в книге Александра Зорина «Ангел–чернорабочий») он сказал: «…атеизм — это дар Божий. Это вовсе не поражение христиан. Это великая, исцеляющая, оздоровляющая нас сила… Конечно, плохо, что закрывают церкви. Кто скажет, что хорошо? Плохо и с точки зрения закона, и с точки зрения верующих. Но я уверен, что ни один храм не был закрыт без воли Божией. Всегда отнималось только у недостойных… Конечно, мы жалеем храм Христа Спасителя, который был разрушен. Бесспорно. Но с другой стороны, мы понимаем, что было что‑то в нашей жизни христианской, позволившее его разрушить».

Мысль отца Александра ясна: атеизм — следствие недостоинства христиан, он — индикатор духовного неблагополучия, и он должен побуждать христиан быть на высоте своего призвания. Самое страшное, по убеждению отца, — это не открытый атеизм, а атеизм, имеющий облик христианства и удушающий христианство, удушающий Церковь.

До чего ж современно это звучит! Эта опасность не миновала — она возросла многократно.

Он говорил, что хотя Христос, судя по Евангелию, вроде бы никогда не смеялся, — мрачным Он отнюдь не был: у него безусловно было острое чувство юмора. И он приводил пример с Закхеем (Лк 19, 1—10): «Представляете? Малорослый человек хочет увидеть Христа, но у него ничего не получается — кругом толпа. Он бегает, потом залезает на дерево и оттуда смотрит. Подходит Христос и говорит: «Закхей, слезай! Слезай скорей! — Мне сегодня надо быть у тебя дома». Понятно, что Он при этом улыбается — сцена же уморительная! Зато история с Закхеем стала для Христа поводом рассказать притчу о десяти минах. Она есть только в Евангелии от Луки».

Свидетельством сильно развитого чувства юмора у Христа были для отца Александра и такие Его обороты речи, как «вожди слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие», «порождения ехиднины», «удобнее верблюду пройти через игольные уши» и многие другие.

Самому же отцу Александру чувство юмора было свойственно в высочайшей степени. В свое время меня возмутила книга Шюре «Великие посвященные», и прежде всего своим невыносимым всезнайством. Я как‑то спросил отца, откуда Шюре берет все эти подробности, вроде того, что Христу показали ужасные мучения миллионов людей, которые воспоследуют, если Он откажется от Креста, и именно это и заставило Его пойти на Голгофу. «Откуда он всё это взял?»

Разговор происходил в храме, после службы. Отец стоял на правом клиросе, а я внизу. Он сказал:

— Знаете, откуда он это взял? Вот отсюда! — и поднял палец.

Его прихожанин, Илья К., однажды стал жаловаться ему на своих знакомых. Отец послушал и сказал:

— Ну что, размазать их по стенке?… Станьте для них светом!

Во время одного из наших разговоров на социальные темы я завел речь о народе: что‑то вроде «народ хочет», «народ не хочет». Он прервал меня:

— А что такое «народ»?

Стереотипы не имели над ним власти.

Бог не в силе, а в правде. Один из прихожан отца Александра очень хорошо сказал недавно, что отец понимал христианство не как сопротивление злу насилием, а как сопротивление злу усилием, духовным усилием. Тем самым, которым Царство Божие берется.

Однажды он мне сказал: «Ну, Владимир Ильич, мы с вами уже с ярмарки. Это вот им (кивок в сторону молодых) надо дерзать и карабкаться».

Почему‑то меня это ужасно задело. Мне — и уже «с ярмарки»?! Я так не думал. Ну ладно — мне! Но ему «с ярмарки»?!.. Это звучало дико.

Но он был прав. Он и здесь был прав.

Его одиночество. Можно сказать, героическое одиночество. Он вырвался слишком далеко вперед, чтобы быть понятым. Не только «внешними» — даже своими близкими.

Но не всё так просто с этим. Гриша Зобин и прав и неправ, когда он говорит об одиночестве отца Александра. Прав, потому что равновеликих ему не было (на той высоте никто не мог удержаться), и он действительно опередил свое время. Но не прав, когда пишет: «В самом высшем смысле отец Александр был одинок» [73] «Приходские вести храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине», № 11. М., 1999. С.27. . Как раз в высшем‑то смысле он не был одинок: рядом всегда был Тот, Кому он посвятил свою жизнь.