Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Значит, спасение является не актом самовозвышения человека на уровень жизни с Богом, а это есть акт спасения, идущего от Бога, Который отвечает человеку и поднимает его.

В. И. Встречное движение.

О. А. Да, это есть богочеловеческий процесс, ради которого всё, собственно, и создано, потому что это есть единственная настоящая живая жизнь. Иначе это жизнь насекомого, жизнь гусеницы, жизнь бессознательного существа, жизнь человека, который вечно гоняется за призраками. Поэтому я еще раз подчеркиваю, что вера — это совсем не мировоззрение и не убеждение, хотя мы иногда так говорим (ну, речи я беру, книги), — но вот подлинно, что имеется в Писании. Это совсем иное, и оно тождественно уже со спасением.

В. И. То есть вера уже есть спасение?

О. А. Нет, она оплачивается. Она сама по себе. И вот именно поэтому мы говорим, что вера — это дар все‑таки, именно вот эта вера. Не в том смысле, что мы достигли христианского мировоззрения размышлением зрелым, диалогом с людьми, с самими собой и так далее, — это совсем другое, — а вот дар Божий, то состояние души, которое нас делает ясным и твердым. Вот это есть уже благодать — понимаете? Это благо, которое дано нам даром. Благо — дано.

В. И. Но тут что‑то похожее на кальвинистское, может быть, или лютеровское — я уже не помню, чье там, — учение о предопределении.

О. А. Это Кальвин.

В. И. Кальвин. Тогда спастись вообще никто не может.

О. А. Но тут есть разница.

В. И. Тут только либо дана благодать, либо ее нет, потому что, как ты не бейся, уже ничего из этого не выйдет.

О. А. Конечно, в этом мировоззрении кальвинистском есть элемент какой‑то мрачности, который нам трудно в Евангелии найти.

В. И. И детерминизма жесткого нет?

О. А. Да, нету. Поэтому Бог и Отец Иисуса Христа не может быть вот таким, каким его мыслит кальвинистская теология: всегда есть взаимосвязь. И вопрос этот стоял раньше Кальвина. Он стоял, когда некий монах Пелагий, искушенный в аскезе, сказал, что благодать только как бы созерцает наши усилия (а усилия все наши целиком). Ну, как аскет он так мог говорить, ориентируясь на свою практику. Блаженный Августин, исходя из своего опыта, когда Бог его за уши буквально вытянул из болота, сказал: ничего наше уже не стоит — всё благодать Его. Но Церковь склонилась к мысли Иоанна Кассиана Римлянина, который около того времени предложил как бы среднюю, богочеловеческую модель: действуют оба фактора — и усилия человека, и божественная благодать. Сама модель их взаимопроникновения установлена быть не может, потому что мы всегда индивидуальны, всегда это очень тонко. Мы не можем так, грубо это построить — что столько процентов божественного, столько процентов человеческого: это было бы невозможно.

В. И. Я, может, задал тот же вопрос, что и апостолы, в связи с тем, что некоторые места, я знаю это, людей смущают, они как бы служат искушением — вот насчет того, что «кто крестится, тот спасен будет», «кто призовет имя Господне», уже спасен.

О. А. Да, да. Теперь в отношении «кто крестится». Вот «кто будет веровать и креститься» — так? — тут очень важная такая тонкость. Для Христа, в Его устах, слово «креститься» означало не просто формальное вступление в какую‑то партию, секту, а означало некое action (произносит по–французски), некое действие — кто будет не просто готов идти за Богом, но и действительно пойдет, потому что крещение означало такой шаг. То есть кто будет практикующим как бы христианином. Ну, а «практикующий», — конечно, сюда входит и соблюдение заповедей, всё тут.

В. И. А призывание имени Господнего? Просто «кто призовет Имя Господне, спасен будет», — говорит пророк.

О. А. Дело в том, что здесь просто ошибка перевода. Если вы возьмете книгу Бытия, там будет сказано, что в одно из древнейших времен, при одном из древнейших патриархов стали призывать Имя Господа. Что это значит? Поклоняться Ему с этим Именем — вот что это значит. И «всякий, кто призовет Имя Господне», — это значит «тот, кто чтит Бога», а чтит, естественно, и практически, а не просто теоретически.

В. И. Не просто какой‑то формулой призвал, и всё? Иначе это магия просто.

О. А. Нет, нет, это совершенно не так. Я помню одного человека, который просто механически… Иначе было бы всё просто волшебным делом.

В. И. Но есть такое понимание Имени Божиего, что в нем самом содержится эта спасительная сила.

О. А. Вот маленькая рекомендация: когда такие места не ясны — возьмите Симфонию и посмотрите: «призовёт». И вы увидите сразу в контексте: «призывать Имя» — это значит почитать Бога, а Имя — это вообще Сам Бог, это вовсе не имя.

В. И. Я понимаю. Но я специально привел несколько цитат, потому что они в целом дают…

О. А. Очень хорошо. Поэтому в русских изданиях, и в западных часто, даются параллельные места — это не случайно. Это в помощь тем, у кого нет Симфонии. Но лучше пользоваться Симфонией.

В. И. Кстати, насчет крещения. Тоже иногда бывает недоумение, почему до Креста Господня крещение уже есть. Как бы от слова «крест», которого еще не было.

О. А. Дело в том, что по–английски — baptize, и по–французски, и по–итальянски и так далее — всё это происходит от греческого слова «баптизма», которое употреблено в Новом Завете. Греческое слово «баптизма» — омывать, погружать, оно происходит от древнееврейского слова «тавила» — омовение, которое то же означает. В древней Руси слово «крещение» — оно возникло уже конкретно в связи с принятием креста, христианства — это будет «христианизация». «Крещение» — христианизация. И это слово заменило в просторечии всюду сам акт «баптизмы», и потом уже, когда стали переводить на языки, то это слово уже, так сказать, вошло. Поэтому Иоанн Креститель — ничего общего с крестом тут нет. А уже вернуться нельзя. Нельзя! Просто филологически, психологически мы не можем сказать: «Иоанн Омыватель» или еще как‑то. Но Jean Baptiste по–французски — Жан Омыватель. И, скажем, есть такая английская книжка про Иоанна Крестителя и его учеников. Она называется «История баптистского движения». Никто не понимает ничего — движение баптистов в Палестине. Крещальник!..

В. И. И еще вопрос. Как все‑таки следует понимать пресуществление хлеба и вина. Имеем ли мы дело, так сказать, с реальной плотью и кровью Христа или это надо понимать духовным образом?

О. А. Понимаете, первое, из чего мы должны исходить, — это из синонима словосочетания «плоть и кровь». «Плоть и кровь» — это конкретное существо, человек. Это синоним конкретного существа, ибо «плоть» — это его видимое тело, а «кровь» — это его душа, потому что в древности душа обозначалась как «кровь». Поэтому кровь запрещалось употреблять в пищу, потому что она считалась носительницей жизненной силы. Ну просто: кровь вытекла, и конец человеку. Поэтому словосочетание «плоть и кровь» означает человека, и когда Христос говорил о Себе, что это Моя плоть и кровь, то Он говорил, что вот это Мое присутствие, Мое реальное присутствие.