Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Егор Строев на днях сказал: «Хоть с чертом самим будем работать, лишь бы у нас было правительство». И еще кто‑то сказал: «С чертом мы с удовольствием будем работать — и всё у нас будет в порядке». Почему‑то призывают именно эту фигуру. А Станислав Говорухин изготовил — оно, правда, не было в конце концов утверждено Думой — некое воззвание или обращение к гражданам России, в котором сказано, что депутаты наши «готовы разделить с народом холод, бескормицу и тьму кромешную». Ну, насчет бескормицы всё стало ясно, когда они добавили себе огромное количество льгот. А насчет тьмы кромешной, — очевидно, да, готовы сотрудничать с ней. И вспоминаются невольно слова Христа: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?»

Да, у нас системный кризис — об этом говорят все: кризис финансовый, экономический, политический, но почему‑то забывают о том, что корни глубокие этого кризиса совершенно иные — нравственные и духовные. Отец Александр говорил о том, что «главная наша беда — это размывание нравственных ценностей». Именно из‑за этого всё у нас происходит. А эти ценности могут возродиться только на религиозной основе: «…только духовное возрождение может привести страну на другие рельсы. Внешние переломы ничего не дадут». И мы это сейчас видим — так оно и есть. То есть без глубоких духовных изменений мы далеко не уйдем. И отец Александр сделал всё, чтобы заложить основание для подлинного возрождения России.

В последней моей передаче по радио один из слушателей сказал: нам нужен Моисей, который вывел бы нас из того состояния, в каком мы сейчас находимся. Я согласился: да, действительно, нам нужен Моисей. Но «Моисей» был убит 9 сентября 90–го года. И поэтому мы все, христиане, его ученики, должны, если угодно, стать коллективным Моисеем, который ведет народ к свободе, к свету, который укрепляет веру и надежду людей, который продолжает вести ту же линию духовного возрождения, что и отец Александр. Необходимо прежде всего уйти от уныния — не только потому, что уныние смертный грех, но и потому, что люди смотрят в первую очередь на нас, христиан: а они‑то как себя ведут? Они‑то тоже в этом отчаянии и унынии? Чтобы укрепить дух других, мы сами должны укрепляться духом, руководствуясь тем, что воспитал в нас наш новый Моисей, а главное тем, что сказал нам Господь: «Не бойтесь. Не бойся, малое стадо».

Статью, о которой я вам говорил, я закончил словами, какими хочу закончить и свое выступление. Это слова отца Александра Меня: «Сегодня, когда напряженность в обществе достигла точки почти критической, я не хотел бы давать людям никаких поводов полагать, что у меня есть иллюзии, — я человек без иллюзий, — но я верю, что Промысел Божий не даст нам погибнуть, и всех, у кого есть искра Божия в сердце, я призываю к тому, чтобы твердо стоять и не поддаваться ужасу и панике: мы пройдем через все эти полосы в конце концов, пройдем, я убежден. Всё было: мы видели и войны, и катастрофы, пройдем и через это».

Сегодня 64 года со дня рождения отца Александра Меня. Он написал много книг, научных статей, но он не был кабинетным ученым — прежде всего он был священником. Таким священником, который не ограничивался только уставной службой и исполнением треб. Ему был дан пророческий дар, он многое знал о человеке и человечестве, и он возвещал высшую правду. При этом он не был бесстрастным аскетом — он был деятелем, он был борцом со злом, в первую очередь со злом духовным.

В январе 1990 г. отец Александр дал интервью «Литературной газете». Он сказал там, что его очень тревожит инерция — не физическая, биологическая, а психологическая, социальная. Выражается она, в частности, «в упорном неприятии правды о нашем прошлом не только людьми пожилого возраста — им для этого приходится расставаться со своими старыми иллюзиями, — но и значительной прослойкой молодежи, у которой неожиданно проявляются тенденции к тоталитарному мышлению» и соответствующим чувствам. «Вот эта инерция, — сказал он, — инерция гигантской социальной болезни, что раскинулась почти на полсвета, меня тревожит».

А еще он там сказал: мало объявить правду, разоблачить неправду и думать, что без наших усилий всё само собой пойдет как надо. «…А то, что дом разворочен, взорван, ограблен, об этом забыли?» Это точно так же относится и к Церкви, к которой обращаются, потому что надеются получить от нее сокровища духа — «но не хотят знать, что и наш церковный дом был разграблен, разворован, унижен, что он обезлюдел на долгое время. Вот у нас часто говорят о последствиях войны, голода, — а мы живем сейчас в последствиях колоссальной исторической патологии, и они, эти последствия, живут и сейчас в душах людей, в трудовой этике, в семье, в сознании, на улице…»

Так говорил отец Александр, и эти его слова многое объясняют. Мы калеки, инвалиды в нравственном отношении, и никакие внешние перемены ничего не дадут, если у нас нет уважения к свободе и достоинству человека, к чужому мне–нию. А свобода ведь вырастает из духовной глубины человека. Ностальгия по прошлому, считал отец Александр, ни к чему хорошему не приведет. Когда люди теряют духовные ориентиры, они начинают цепляться за прошлое, причем за мифологизированное, придуманное, идеализированное прошлое.

Речь не о том, что надо отказаться от нашего духовного и культурного наследия, — напротив, его надо осваивать и развивать, — речь о том, что из прошлого извлекают традиционалистские стереотипы — фанатизм, замкнутость, шовинизм, ксенофобию, поиск врагов, которые будто бы виноваты во всех наших бедах.

Христианство обращено не в прошлое, а в будущее, и если уж возрождать, то возрождать надо дух Евангелия, дух свободы, любви, терпимости, уважения к личности. Но без шкалы ценностей, без развития в человеке духовного ядра, без следования Христу это невозможно. И если человечество не остановит размывание нравственных принципов, «современная цивилизация может совсем лишиться будущего». Так считал отец Александр. Он был уверен в этом.

Нынешний разгул шовинизма, антисемитизма говорит о глубоком духовном неблагополучии нашего общества. И не только общества, но и Церкви. Отец Александр, разумеется, не мог знать, что его книги будут сжигать по приказу отдельных священников и иерархов вроде екатеринбургского епископа Никона, не мог знать, что клевета будет преследовать его и после смерти, но предположить это он вполне мог, потому что он раньше всех сказал о той духовной болезни, которая затронула и общество и Церковь. Он говорил, конечно, не о всей Церкви, а о клерикальных кругах, о консервативно–традиционалистском крыле Русской Православной Церкви, для которого характерен духовный и культурный нарциссизм — самоупоение, самообожение, идеализация себя и своего прошлого.