Владимир Илюшенко - Отец Александр Мень: Жизнь. Смерть. Бессмертие

Ревнители благочестия — это такой отряд духовных пограничников, которые непрерывно бдят. Потому что кругом враги православия. Враг везде — вовне, внутри, вверху, внизу и сбоку. И он не дремлет. Шаг вправо, шаг влево — и ты можешь сверзиться с высоты православия в христианство. Христианство‑то — Бог с ним, а вот православие — это совсем другое дело, это очень серьезно. Поэтому всё–всё–всё надо сверять с «Четьи–Минеями» — ежеминутно. А еще лучше — с новейшими ветрами из Патриархии.

Эти ревнители благочестия наделены сверхчеловеческой проницательностью, и неудивительно, что этот младостарец моментально углядел, что в книге об отце Александре я как раз и сверзился в это самое, — мягко говоря, в неправославие.

Почему? Мне объяснили в глубоконазидательной форме (а слова ревнителей — это всегда назидание). Во–первых, я даю ответы, а надо ставить вопросы. Отец Александр — фигура сложная, с ним одни проблемы, и посему давать тут ответы — плохо. Пройдет лет сто–двести, тогда и увидим, кто он такой. Начальство нас просветит на этот счет.

А во–вторых, я дописался до того, что отец Александр абсолютно уникален. Этот благочестивый молодой человек объяснил в своей статье, что ничего хуже уникальности православного быть не может. Хуже только представление об уникальности православного священника. Это вообще жуть какая‑то. Почему? Потому, заявил этот замечательный молодой человек, что христианство (цитирую) — «это командная игра», и в ней все игроки взаимозаменяемы: выбывает один, на его место становится другой. Какая тут может быть уникальность?

Я‑то, по наивности, думал, что командные игры — это футбол, хоккей или игры команды президента, христианство же вовсе не игра, а жизнь, новая жизнь, потому что жизнь во Христе и со Христом — это всегда новизна. Как видно, я чего‑то не понимал. Для некоторых православных христианство — это действительно игра.

Обидно, что молодой человек по сути повторил формулу Сталина: «Незаменимых у нас нет». А у Христа все незаменимы, каждый незаменим, заменимых просто нет. Христианство персоналистично, оно настаивает на уникальности каждого человека, и не зря. В Откровении Иоанна говорится, что в Царстве Божием каждый человек получит новое имя, которое будет знать только он и Господь Бог, а это как раз и говорит об уникальности человека.

У отца Александра были абсолютно уникальные отношения с каждым из нас, потому что он знал, что мы не взаимозаменяемы, мы разные.

В личной беседе я сказал моему молодому оппоненту, что фактически он спорит в своей статье не со мной, а с отцом Александром, и я полагаю, что именно в отце его многое не устраивает. Он согласился. В то же время в этой статье он называет себя «духовным чадом отца Александра» (очевидно, на том основании, что мальчиком ездил в Новую Деревню — я его там видел). Однако духовное чадо, предающее своего духовного отца, не имеет больше права на такую самохарактеристику.

Я посоветовал юноше задуматься над тем, что он делает, и не повторять своих ошибок, дабы не усугублять свой позор, но он не внял моим предостережениям и разместил свою статью в Интернете. Он намерен стать православным богословом и уже ощущает себя таковым, но, к сожалению, забыл, что «православный» — прилагательное к слову «христианин». Очевидно, и далее это «чадо» будет совершенствовать свое «православие», идя по пути еще одного «чада» — Сергея Лёзова.

Надо закрыть глаза и уши, а точнее, закрыть свое сердце, чтобы не видеть, не знать, не чувствовать святости отца Александра. Сегодня это уже ясно многим. Когда в прошлом году 9 сентября благочинный Пушкинского района отец Иоанн говорил в Новой Деревне и в Семхозе, что отец Александр Мень находится у престола Господня и теперь надо молиться не за него, а ему, — это означало одно: Отец Александр — святой, потому что ушедшему от нас человеку христиане молятся, только если это святой.

Святый отче Александре, моли Бога о нас!

Слава Богу, что сегодня мысль о святости отца Александра проникла даже в достаточно консервативную среду православного духовенства. Тем более она жива среди простых верующих и даже среди неверующих.

Недавно, неожиданно для себя, я получил два свидетельства об отце Александре, и оба очень важные. Первое я получил месяц назад, и оно исходит от моего старого приятеля. Он был известным диссидентом, сидел дважды за свои убеждения, а потом, уже при Горбачеве, его вынудили эмигрировать. Сейчас он живет в Штатах и недавно приезжал в Россию. Он католик, но пассивный, не очень‑то воцерковленный. Когда мы встретились, он рассказал мне, что однажды услышал духовный призыв, но заботы мира сего оказались сильнее. Слова Христа: «Следуй за мной», хоть они и не были произнесены вслух, но прозвучали в его душе, — они его испугали, в чем он честно признался.

Речь в нашем разговоре зашла об отце Александре. Оказалось, что мой приятель (а я этого не знал) трижды был у него в Новой Деревне вместе с Галичем. Я попросил рассказать об этом поподробней, и вот что он сказал:

— На его фонеГалич сильно проигрывал. Он казался жалким, грешным. Он мешал мне.

— А отец Александр?

— Он смутил меня.

— Почему?

— Потому что у меня было впечатление, что стоит закрыть глаза, и начнется Нагорная проповедь.

— Он был похож на библейского пророка?

— Нет, на Христа. То есть у меня было впечатление, что передо мной Христос. И его еврейское происхождение это впечатление усиливало. Я знал многих священников, но он на них не был похож. Он был совсем другим. Он, как Христос, не входил в иерархию. Он меня испугал.

— Почему?

— Я боялся, что он увлечет меня в прошлое.

— Почему в прошлое? У меня было ощущение, что он из будущего.

— Да, но для этого надо было сначала вернуться в прошлое, в библейские времена, а потом уже в будущее. А у меня была масса своих дел, и я не хотел этого. Но слушать его было наслаждением. У него был особый язык — возвышенный, но каждое слово входило прямо в душу.

Вот такой был разговор. А на днях я встретился с другой своей знакомой, испанской журналисткой Пилар Бонет. Это она брала у отца Александра последнее интервью в сентябре 1990 г. Я спросил ее, встречалась ли она с отцом до этого интервью. Оказалось, что она была на его лекции о Библии в Институте мировой литературы. Я попросил ее вспомнить, по возможности, свои впечатления от этой лекции. И вот что она рассказала (я записал).

«Я слушала его как откровение. Я поняла: то, что он говорит, касается нас всех. Я поняла, что религия — часть культуры, что над этим стоит размышлять. Меня поразили его универсализм и его тонкость. Это было как симфония, как музыка. Этой лекцией он стирал всё, что во мне наслоилось. Он показал, что о Боге можно говорить по–другому. Живого ощущения Библии до этого у меня не было. У меня было физическое ощущение, что с нами обращались преступно. Это было неправильно, и потому я реагировала на религию как на формальную вещь, без духа. Если бы с нами говорили по-другому, мы были бы глубже. Но люди, с которыми я сталкивалась, были неспособны на это. Когда мне было семнадцать, я перестала думать о религии, а тут я впервые поняла, как важна религия. И я купила Библию. Я ощутила, что то, что с нами делали, — это обеднение. Я стала жертвой этого упрощения и того процесса образования, в который я попала. На глубине я ничего не понимала.