Василий Немирович-Данченко - Соловки

На Секирную гору взбираться трудно. Лошади догнали меня внизу, и тут все сошли с дрожек. Все едва полезли ввысь. Разумеется, не обошлось и без смешных эпизодов. Толстая барыня собиралась умирать на первой половине пути и, не доходя до монастыря, села на выступ гранитной скалы: так она и не окончила своего путешествия. Она было попросила крестьянина, шедшего с нами, подсобить ей, но несчастный под тяжестью ее скатился вниз, и сама она едва-едва удержалась за ствол дикорастущей черемухи.

Наконец, мы взобрались на Секирную гору. Новые красоты, новые очарования!

С первого шагу здесь я наткнулся на интересную сцену. «Блаженный», бывший с нами, запрыгал на площадке и забормотал какую-то чепуху. Народ обступил его и крестился на юродивого. «Сила чудодействует… — Поди, пророчить начнет!»

Некоторые клали земные поклоны, другие шептали молитвы, одна странница плакала от умиленья.

— Ах, ты, голубчик наш, — причитала она, — все-то за ны грешныя труждаешься. А мы-то и не понимаем и не чувствуем этого: Помолись хоша ты за наши душеньки бедные, скажи ты нам что-нибудь, открой судьбу!

— Летала птица, без хвоста синица, а волк с хвостом! — бормотал блаженный.

— Господи!.. Как ему Вседержитель открывает. Птица-то — душа наша грешная, а волк — бес… Что же, голубчик, бесы с душенькой нашей делать будут? Что они с ней, разнесчастной, во ади сотворят?

Но тут юродивый пустился в такие подробности, что баб от него как помелом смело.

К счастью, попался монах, и пророка убрали неведомо куда. «Промышляют этим, трудиться лень — ну, и безумствует. А дураки кормят!» — заметил монах…

— Это верно — народ глуп. Потому в нем настоящего разума нет! — согласился ближе стоящий крестьянин.

— А ты — Богу молись… Он тебе и пошлет разума!

Я попросил у монахов напиться квасу. Один из них тотчас же повел меня к себе. Трудно сказать, как радушно принял он меня в своей келье. «Вот тебе, голубчик, булку… хорошая булка!..»

— Сколько у вас здесь монахов живет?

— Семеро, родной, всего семеро… Что ж ты булочку-то не возьмешь?

Нужно было взять, отказ бы оскорбил его. Желая чем-нибудь отблагодарить, я спросил у монаха, не делает ли он ложек — занятие, которым, в виде отдыха, пользуются соловчане. Ложки оказались. Я взял несколько и положил на стол деньги.

— Что ты, что ты, милый… Так, так возьми себе; я ведь не из корысти. Гость — Божий дар. Мы гостю рады!

Судя по тому, как монах хотел наговориться со мною — видно, что ему, действительно, редко приходится видеть посторонних в своей келье.

Келья была шагов в пять длины и в три — ширины. Нары, покрытые рогожей — вместо кровати, некрашеные табурет и стол.

— Скучно, поди, вам семерым сидеть здесь?

— Благодать у нас, а не скука; работаем, кормилец, работаем. Некогда и скучать. Зимой только, как рано темнеет, ну, действительно, иной раз и рад бы в обитель. А все ничего. Роптать грех!

Разговор сошел на осаду Соловецкого монастыря англичанами, и я опять имел случай убедиться, как крепко держатся здесь предания об этом событии. Монах мой говорил о нем необыкновенно быстро, размахивая руками и как будто вновь переживая все случайности той эпохи.

— Подошел неприятель, и оробели, обмерли все мы. Батюшки, думаем, что мы робить станем, как он в нас палить начнет? У него ружье, у него мортир-пушка. Расшибет он нас, думаем. Кто плачет, кто в щель забился и сидит, не дышит, потому как неприятеля не бояться, на то он и прозывается враг. Ах, ты, Боже мой — все-то истомились да измучились… А военные корабли все ближе, да ближе. Только и собрал нас архимандрит Александр и говорит: ежели что — не сдаваться, потому Россея и прочее такое. Пусть враг, что хочет, делает, а вы стойте… Боже мой… Сейчас солдат вперед поставил!

— А у вас и солдаты были?

— Какие солдаты! Они только солдатами назывались. Анвалиты были. Десять анвалитов при нашем остроге жили, кто хромой, кто безрукий, кто безногий. Ружья у них не палят. Они их заместо палок носили. У кого и ружья не было. Ну, Александр и говорит: «Братцы, выручай, потому как вы христолюбивое воинство, и церковь вас в молитвах своих поминает и не забудет, ежели враг окровянит вас таперече… Помните, говорит, что святыню защищаете!» Мы слушаем — беда. Все помрем — думаем. Вот хорошо; немало это прошло — с парохода аглицкого лодка. Страсть!

— Ну, а пушки ведь и у вас были?

— Какие пушки! С кораблей Петра Великого. Пушченки самые необходительные… Вот с аглецкой лодки епутата требуют!

— Парламентера верно?

— Его, его самого… У нас в это время в тюрьме полковник один сидел. По-аглецки хорошо говорить умел. И предложил он нам, что пойдет в епутаты. Нас и возьми сомнение. Как изменит? Ведь он рестант. Господь знает, <���что> на душе у него. Долго мы об этом говорили и порешили, чтобы он на берег с солдатиком шел, а солдату приказ был дан, что ежели только тот изменит — сейчас штыком приколи, — рестанта этого. Ну, хорошо…

— Да как же бы понял солдат? Ведь те бы по-английски говорили!

— Ах, братец мой, пусть его говорит, но ежели, то есть, рестант бежать задумает — тут ему и капут. Ну, только полковник и пошел. На палочку белый плат навязал, и начали они говорить промежду собой. Англичане приказывают: подавайте ключи от монастыря, — кто у вас тут комендант? Сейчас архимандрит Александр выходит. Я, говорит, этой крепости комендант и все могу, мне власть дана… Ну, те требуют ключи! — Они не у меня, берите их сами. — У кого же? — У двух стариков! — У каких стариков? — У простеньких старичков, у Зосимы и Савватия, на раках лежат, на мощах — возьмите, если можете. Ну, те как прослышали про стариков наших и испужались. Сейчас назад, на пароход. И давай оттуда палить, спужавшись!.. Тут мы все и сели, потому он палит — страшно это очень. Ежели бы еще попалил — померли бы все, мы ведь люди мирные, не от мира сего!

— А если бы он согласился взять ключи с мощей?

— С мо-ощей?.. — самодовольно протянул монах. — С мо-ощей? Бери, друг любезный. Бери у наших старичков. Они бы тебе показали силу свою… Сейчас бы корабли ко дну пошли, и праха от неприятелев бы не осталось, потому — святыня. Ни один бы не уцелел!

— А правда, что Александр сам на корабли к ним ездил?

— Врут; потому я тут был, и хошь очень испужался, а все помню!

Из этих легендарных рассказов все-таки можно было убедиться, что многое вымышлено в крестьянских рассказах о защите Соловецкого монастыря, хотя замечательное мужество архимандрита Александра не подлежит сомнению. Так составляется легенда. Словоохотливый монах, вероятно, задержал бы меня долго, если бы я не изъявил желания взобраться на колокольню скита.

Все рассказы о видах отсюда оказались бледным, ничего не говорящим очерком великолепной действительности. Все четыре окна колокольни были рамками несравненных картин.