Иэн Бурума - Убийство в Амстердаме

Тогда он был настроен позитивно, но в 1994 году испытал первое разочарование. На месте молодежного клуба, который он часто посещал с друзьями, было решено построить новый жилой дом. Местные власти заверили ребят, что вскоре они получат новый клуб. Те попросили, чтобы в новый клуб, находившийся недалеко от старого, их отвозили на автобусе. Их требование было отклонено. Потом им сказали, что клуб они должны будут делить со взрослыми. Общество взрослых устраивало их меньше всего, и последний вечер в старом клубе закончился актами вандализма. После небольшого бунта десятки полицейских с собаками изгнали молодежь из здания. Новое здание несколько раз пытались поджечь. Пришлось принять повышенные меры безопасности.

После окончания средней школы имени Мондриана Мохаммед поступил на курсы бухгалтеров. Затем новая неудача. В ноябре 1997 года он ввязался в конфликт с несколькими полицейскими в одном из амстердамских кафе. Когда год спустя он захотел устроиться на работу в службу безопасности аэропорта Схипхол, ему отказали из-за отрицательного отзыва полиции. Примерно в то же время негодование, не утихавшее в его районе после истории с клубом, внезапно вылилось в полномасштабный бунт на площади Аугюста Аллебе. Его участники бросали бутылки, переворачивали машины, били окна. Но Мохаммеда и его друзей там не было. Они курили траву на дискотеке в одном из северных пригородов Амстердама.

Там он встретил свою первую и, возможно, единственную подругу, наполовину голландку, наполовину туниску, высокую девушку, эффектно выглядевшую в мини-юбке. Он гордился тем, что его видели с ней. Но их отношения длились недолго. Мохаммеду было нелегко привлечь внимание женщин. Ему нравились типичные голландские девушки, возможно, потому, что он считал их «доступными' . Но порой он бывал слишком агрессивен. Во время отдыха на Канарских островах его приятель из Амстердама, тоже марокканский голландец, был обеспокоен поведением Мохаммеда, когда тот попытался познакомиться на улице с испанскими девушками. Отказ привел его в ярость. Он считал, что виной всему расизм.

Прочитав об этом, я вспомнил слова Беллари Сайда, психиатра из Амерсфорта. Он объяснял высокий процент случаев заболевания шизофренией среди мусульманских мужчин в Европе когнитивными нарушениями, вызванными ошеломляющими соблазнами. В то время как многие женщины принимают свободу западной жизни, мужчины, сталкиваясь с отказами и разочарованиями, предаются фантазиям о племенной чести и религиозной добродетели. На смену подростковому желанию «доступных» женщин приходят отвращение и гнев.

Официальным ответом на беспорядки на площади Аугюста Аллебе стало увеличение государственных инвестиций в этот район. Дом, в котором жила семья Буйери, подлежал реконструкции. Мохаммед и несколько его друзей потребовали от властей, чтобы квартиры были перестроены в соответствии с исламскими традициями. У женщин должна быть возможность войти на кухню и выйти незаметно для гостей. По крайней мере один из членов городского совета выразил понимание. Но затем снова разочарование. Никакой реконструкции, здание решили снести. Между тем социальные работники регулярно посещали живущие в нем семьи, заботясь об их благосостоянии. Мохаммед отказывался разговаривать с ними.

У меня есть знакомая, которая живет на площади Аугюста Аллебе, писательница Дубравка Угрешич. Ее дом, выходящий на площадь тыльной стороной, лучше большинства других зданий. Многие из ее соседей не голландцы, а китайцы, а также выходцы из Восточной Европы и с Ближнего Востока. Дубравка нашла в Амстердаме убежище от национализма, которым была отравлена ее родная Хорватия, или, как она предпочитает говорить, Югославия. Она – беженка из страны, которой больше не существует. Брошенная на произвол судьбы после краха коммунизма, она стала частью новой европейской диаспоры. Мы познакомились в 1990 году в Сан-Франциско на писательской конференции и с тех пор встречаемся в разных городах. Запомнился мне один вечер в Берлине, когда мы вошли в бар, забитый мусульманскими беженцами из Боснии. Дубравка была единственной женщиной в окружении возбужденных усатых мужчин, горевших желанием рассказать нам об ужасах, свидетелями которых они были: об изнасилованиях, пытках, концентрационных лагерях, массовых убийствах. Мы спросили их, как им живется в лагере для беженцев в Берлине. Прекрасно, сказали они, одно плохо. Что именно? Цыгане, ответили они. Это такие мерзавцы. Поубивать бы их всех.

Дубравка не отличалась сентиментальностью. Скептицизм достался ей нелегко. Летним вечером, когда мы ужинали с ней в ее квартире, на площади Аугюста Аллебе было тихо. Многие местные жители уехали навестить родственников в Турции и Марокко. Говоря о жизни в Голландии, она сказала мне то, что я уже слышал однажды от Айаан Хирси Али – о коллективной щедрости и индивидуальном конформизме голландцев. Щедрость государства по отношению к беженцам и другим вновь прибывшим вызывает определенного рода недовольство. По словам Айаан, голландцы считают, что, поскольку они «были так добры» к иностранцам, те должны вести себя как голландцы. Есть и другая разновидность недовольства – недовольство получателей голландской государственной помощи, которая, на их взгляд, никогда не бывает достаточной. Дубравка описала поведение людей, приехавших из балканских стран. «В Голландии у них развивается преступный менталитет, – сказала она. – Они считают, что эту страну всегда можно надуть». Как и «доступных» женщин.

Европейцы гордятся своими государствами всеобщего благоденствия, но они не были рассчитаны на прием большого количества иммигрантов. Пожалуй, лучше идут дела у иммигрантов, живущих в более жестких условиях Соединенных Штатов, где не так велико искушение доить государство. Необходимость самому заботиться о себе способствует более радикальной интеграции. Возможно, именно по этой причине иммигранты из Африки или с островов Карибского моря часто с презрением относятся к афроамериканцам, считающим, по понятным историческим причинам, что государство в долгу перед ними. Иммигранты, приехавшие в США, не могут претендовать на это. А вот в Европе некоторые претендуют.

Зависимость от государственных субсидий, даже совершенно оправданная, оказывает еще одно пагубное воздействие на жизнь иммигрантов. На организации, использующие государственные средства, чтобы представлять интересы меньшинств, а также на иммигрантов, работающих на государство, часто падает подозрение в коррумпированности и преследовании личных интересов. Их мотивы, какими бы бескорыстными они ни были, компрометирует близость к бюрократическому аппарату. Я много раз слышал из уст голландцев марокканского происхождения выражение «кран субсидий», всегда произносимое с презрением. Пьющий из этого крана рискует стать «марокканским талисманом» или «избалованным мусульманином».