Вячеслав Кеворков - Тайный канал

— Это что за дипломатия? Как можно дирижировать оркестром, загнав себя в телефонную будку?! Завтра НАТО примет решение о довооружении, и что тогда? Мы должны будем расплеваться со всей Европой и Америкой?

Переход от поздней осени к ранней зиме — пора неприятная. Мокрый снег, смешавшись с уличной пылью, превращается в грязное месиво. Люди то и дело болеют, кашляют, заражая друг друга гриппозными вирусами и дурным настроением.

В первых числах декабря 1979 года мне позвонили из секретариата Громыко и просили зайти к министру.

Шефа МИД я нашел в отвратительном настроении. Сославшись на свирепствовавшую тогда эпидемию гриппа, он не встал, как обычно, навстречу и не протянул руки. Некоторое время я стоял, соображая, от кого из нас двоих предположительно должна была исходить угроза заражения.

Он выглядел действительно усталым, но совершенно здоровым, как, впрочем, и я. Наконец, мы сели.

— Завтра я вылетаю в Берлин на заседание кабинета министров иностранных дел стран Варшавского договора, — вяло начал он, не оставляя надежды, что дотянет фразу до конца. — Естественно, главным вопросом будет предстоящее решение НАТО…

Министр изложил в который раз свою концепцию, направленную против, как он выразился, «бесплодной затей» канцлера Шмидта. Мне показалось, что он при этом внимательно прислушивался к своему голосу, проверяя на слух аргументацию, которую ему предстояло излагать на следующий день в Берлине своим коллегам по Варшавскому пакту.

Затем он попросил меня срочно вылететь в Германию, встретиться с Баром и прояснить окончательную позицию канцлера Шмидта в этом вопросе.

Мне для этого никуда лететь было не нужно, но возражать министру я не стал.

Процедура прощания прошла вполне традиционно, без учета свирепствовавшей гриппозной эпидемии — министр встал, пожал мне руку и сказал:

— Объясните вы немцам, пожалуйста, что дипломатия — это не сезонная, в данном случае Осенняя, распродажа, а нечто более серьезное.

Я глянул в окно. С неба сыпался, или, скорее, лился, мокрый снег, нагоняемый холодным ветром. От осени на стеклах остались лишь неопрятные следы замерзшей воды, смешанной с пылью.

Как и следовало ожидать, Бар ничего нового сказать не мог, а подтвердил лишь то, что уже неоднократно передавалось «по каналу» Брежневу: Шмидт не собирался расставаться с репутацией «твердого орешка» и стоял на своем — либо уничтожение советских ракет, либо размещение американских.

В Восточный Берлин я возвращался с ощущением впустую потраченного времени.

Виллу Громыко в Панкове удалось разыскать быстро. Та же казенно меблированная гостиная, длинный стол, уставленный чайной посудой, и люди те же. Немного другой Громыко.

Допив чашку чая, министр медленно встал и предложил мне прогуляться.

День был теплый, но мрачный. Когда мы вышли на улицу, стал легко накрапывать дождь. Мы двигались по пустынным улицам, вдоль особняков со спущенными жалюзи на окнах, а несколько позади, на расстоянии, не позволявшем расслышать слов, но дававшем возможность держать в поле зрения оберегаемый объект, за нами следовал охранник.

Видимо, прогулка в непогоду по пустынным улицам в сопровождении охраны самому министру показалась занятием экстравагантным, и он поспешил объяснить:

— Там, знаете, микрофонов в каждом стуле напихано столько, что сидеть жестко.

Я молча кивнул, не забыв про себя восхититься, насколько простым способом, в отличие от специалистов, пользовался министр для обнаружения подслушивающей техники.

Переданные министру слова Бара о том, что отведенное для решения ракетной проблемы время- уже упущено, он воспринял с некоторым отчаянием.

— Неужели нельзя рассчитывать, что немецкая общественность воспротивится этому безумию? Кажется, и в рядах правящей коалиции тоже есть солидное количество противников? Может быть, партийные противоречия повлияют на события?

Мне стало жаль министра. Он пытался ухватиться за хрупкую соломинку, чтобы спасти свою внешнюю политику и свой престиж. Я процитировал ему в утешение слова, сказанные мне когда-то Лате: «Когда Германии грозит опасность, немцы становятся однопартийными. Они превращаются просто в немцев». Я предложил подождать, пока пройдет съезд социал-демократов, где будет принято окончательное решение, которое все точки над «i» и расставит.

Некоторое время мы шли молча.

Вдруг министр остановился и несколько мгновений рассматривал меня в упор. Капля дождя упала ему на лицо и покатилась по щеке, словно слезинка. Затем он поднял палец правой руки и четко сартикулировал.

— Если они все же примут решение, то мы будем вынуждены на каждую их ракету разместить две своих. И мы это сделаем. — Он не добавил «скажите им», но было очевидно, что произнесенное предназначалось для передачи Шмидту, и прозвучало это у самых ворот особняка, словно кто-то идеально срежиссировал нашу беседу не по минутам, а по шагам.

Вскоре после отъезда Громыко, с 3 по 7 декабря в Берлине состоялся съезд социал-демократической партии Германии. Проходил он в новом здании Центра международных конгрессов. Бар пригласил нас с Ледневым поприсутствовать в качестве гостей, снабдив соответствующими пропусками.

В зале заседаний все люди похожи друг на друга и ведут себя одинаково. Один говорит, а остальные слушают, чаще всего делают вид, что слушают. Некоторые ухитряются немного соснуть.

Другое дело — фойе. Тут кипит жизнь, все говорят почти одновременно, и хорошо, если хоть один слушает. В этом хоре выделяются лишь наиболее убежденные.

Основная масса в перерыве между заседаниями собиралась у пивной стойки. Это — место, где легко охлаждаются страсти. Там министр обороны Апель мирно беседовал со своим оппонентом, который всего несколько минут назад с трибуны чем только ни мазал его, помимо темных красок. Можно было лишь восхищаться, как сторонники и противники размещения атомных ракет весело пили пиво и закусывали кто длинными, кто толстыми сосисками. Люди, решавшие судьбу многих десятков боеголовок, совершенно не представляли себе последствия взрыва даже одной из них, ибо тот, кто хоть однажды побывал на атомном Полигоне, надолго терял аппетит и природную жизнерадостность.

Итак, решение о довооружении было на съезде одобрено, пусть и без особых аплодисментов, но достаточным большинством. В Москве это событие не вызвало шока, чреватого принятием необдуманных политических решений. Думается, это был один из последних положительных результатов, которые приносила в течение многих лет деятельность нашего «канала».

Благодаря ему, советское руководство заранее подготовило себя к вероятному повороту событий и располагало временем, чтобы трезво, без эмоций оценить обстановку, не поддаваясь на призывы прибегнуть к ответным мерам, что привело бы к серьезной деформации сложившихся советско-западногерманских отношений и отбросило бы их на много лет назад.