Лев Самойлов - Пароль — Родина

Ты думала, наверное: как жаль, что сделано очень мало… Как жаль, что не придется теперь поехать на учебу в Калугу, побродить во время отпуска по улицам и площадям Москвы… И тонкая, еще гнущаяся на ветру яблонька, что посажена твоими руками под окном родительского дома, если ее не срубят фашисты, покроется белой пеной, а потом и плодами уже без тебя… без тебя!..

Но, может быть, глядя не затуманенными ни страхом, ни слезою глазами на родные места, ты думала совсем о другом: о главном, что составляло смысл и назначение твоей короткой, простой и героической жизни. Ты думала о том, что отбушует пламя войны, мир и счастье опять вернутся на твою Родину, зацветут и зашумят подмосковные леса и сады. И печалилась ты, что не придется тебе увидеть красоту обновленной земли и услышать песни, которые ты так любила.

Может быть…

На третью ночь, усталый и обозленный, уверенный в том, что Бандулевич ничего толком не знает, а застряла здесь просто так, из-за глупого стечения обстоятельств, Ризер все же распорядился расстрелять ее.

Под утро наступающего четвертого дня три гестаповца повели девушку в лес. Они долго водили ее по лесу, меняли направление и требовали, как приказал Ризер, показать, где прячутся партизаны, где они хранят свои продовольственные запасы. Комендант все еще надеялся, что напоследок ему удастся хоть что-нибудь выведать у этой упорной русской девчонки.

Таня шла молча, высоко подняв голову и глубоко вдыхая морозный, напоенный запахом хвои воздух.

«Вот и все… вот и кончилась моя работа, — думалось ей. — Так и не успела я выполнить все поручения подпольного райкома партии, партизан. Как бы теперь не попался в лапы гестаповцев Герасимович. А брат Иван? А как же мама, как жить будет?..»

Таня узнавала знакомые места. Через три-четыре километра покажутся первые домики Угодского Завода. Партизанский лагерь остался позади. Где-то тут, неподалеку, продбаза. Таню ведут в том же направлении, но без дороги, наугад. Нет, и перед смертью она не скажет ни одного слова. Ни одного!..

Она шла, думала о своем и, только падая лицом вниз, услыхала треск автомата. Эсэсовцы стреляли ей в спину, на ходу.

Много суток лежала Таня Бандулевич в глухо гудевшем лесу, разметав руки, словно обнимая родную, поруганную фашистами землю.

Уже дважды капитан Накоидзе передавал Карасеву через связного Артемьева просьбу командования 17-й стрелковой дивизии разведать местонахождение ближних фашистских аэродромов. На оборудованных неизвестно где вражеских аэродромах базировались «мессершмитты». Немецкие истребители перехватывали советские бомбардировщики, шедшие на бомбежку объектов противника или возвращавшиеся на свою территорию, и уже подбили немало краснозвездных машин.

Партизаны были свидетелями нескольких неравных воздушных боев, но то, что произошло вчера, особенно взволновало и расстроило всех.

Ранним утром над лесом на небольшой высоте медленно проплыли шесть советских бомбардировщиков. Тяжело груженные машины летели по направлению к Калуге. Всего три «ястребка» составляли их немногочисленный эскорт. «Ястребки» летели значительно выше своих «подопечных», и все же они были хорошо видны с земли; солнечные лучи серебрили сигарообразные фюзеляжи, искорками вспыхивали на плоскостях и вертикальном оперении.

Неожиданно откуда-то вынырнули черные силуэты «мессершмиттов». Их было не меньше пятнадцати. Они летели примерно на той же высоте, что и советские истребители, и прерывистый тяжелый гул их моторов врывался в мерный гул советских машин.

Все партизаны, свободные от нарядов и дежурств, выбрались из землянок и с замиранием сердца следили, что же произойдет там, наверху, в их родном, ныне таком тревожном, беспокойном небе. А над лесом уже закрутилась смертоносная карусель. Самолеты пикировали, скользили на крыло, пристраивались к хвосту противника, и поначалу казалось, что краснозвездных «ястребков» ничуть не меньше, чем «мессеров».

Бомбардировщики шли своим курсом, изредка огрызаясь пушечным и пулеметным огнем. Но силы были неравны. Вспыхнул и отвалил в сторону один бомбардировщик, за ним — другой. Беспомощно переворачиваясь с крыла на крыло, быстро понесся к земле следом за двумя подбитыми «мессерами» изрешеченный пулями крохотный «ястребок». Фашистские самолеты продолжали наседать, и, выполняя полученную с земли команду, советские бомбардировщики повернули обратно, так и не долетев до намеченной цели.

Когда Гурьянов, Курбатов, Карасев и Лебедев спустились в землянку, чтобы снова посоветоваться, как лучше и быстрее выполнить просьбу генерала Селезнева, перед глазами у них еще не потускнела картина только что закончившегося воздушного боя. Как же разыскать эти проклятые аэродромы? Сведения, поступавшие от разведчиков и связных, были малоутешительны: «Вражеские аэродромы не обнаружены». Но никто не сомневался, что они находятся где-то возле самой Калуги.

До города как будто совсем недалеко, всего километров 80 от партизанского лагеря, если считать по прямой линии на Тарутино. Но все эти километры уже в руках врага. Каждое село, каждый дом, каждый двор могут стать местом гибели партизанского разведчика. Да и кого послать? Какой смельчак сумеет выполнить столь рискованное задание — добраться до города, «засечь» аэродромы и одновременно установить, где сосредоточена немецкая наземная техника, на каких улицах, в каких помещениях разместились комендатура, полевая жандармерия, подразделения эсэсовцев и войсковой штаб? Эти сведения также очень интересовали советское командование.

Обсуждая каждую мало-мальски подходящую кандидатуру разведчика, партизанские командиры призадумались: оказалось, что в отряде коренных калужан было очень мало, всего четыре человека. Трое из них, пожилые люди, много лет проработавшие в Угодском Заводе, были совсем неопытными, необстрелянными партизанами и для выполнения серьезного разведывательного задания явно не подходили. Четвертый?.. Виктор Карасев обвел взглядом помрачневших собеседников и предложил:

— Может, Илью Терехова пошлем? Парень из Калуги, смекалистый, храбрый. На границе конспирацию и маскировку усвоил. Правда, чересчур разговорчив, но думаю, что в таком деле…

— Ты, Виктор, не прав в своей оценке. Илья не легкомысленный, — неожиданно возразил Михаил Алексеевич. — У Терехова твердый характер… Он смышленый, хитрый, а с хохотом да со смешком легче серьезное дело тянет.

Гурьянов подробно рассказал о своей беседе с партизанами в землянке после того, как Карасев распек проштрафившегося Павла Величенкова. Михаил Алексеевич повторил слова, сказанные тогда Ильей: «Пусть посмеются малость. Смех, он того… помогает. А то сидят, как сычи»…