Равиль Бикбаев - 56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

– А у нас дома горы тише, красивее, спокойнее, – осматриваясь и легонько вздыхая, говорит Леха.

– А у меня дома вообще гор нет, – хохочу я, – век бы их, проклятущих, не видеть.

– Ничего ты не пони… – И, недоговорив, падает навзничь Леха, и я рядом падаю. Дальним эхом доносится хлопок выстрела.

Убил тебя, Леха, снайпер, пуля в левый глаз попала, а правый так открытым и остался, ты даже рот закрыть не успел.

– Леха! – рвется к нему второй номер.

– Лежать! – бешено ору я и прячусь от снайпера за Лешкино тело.

– Ловить его, суку, будем, – кричу я бойцу. – Ты из ПКМ бьешь. Очередь. Пауза. Очередь. И так, пока лента не кончится. Он тебя высматривать и выстреливать будет. Вот тут я его и поймаю. Понял?

Очередь! По противоположной горе бьет второй номер Лешкиного расчета, трясется его пулемет. Прочесывают пули все камушки, все подозрительные места, где мог засесть снайпер. Я, установив на сошках свой РПКС, не моргая, до рези в глазах смотрю на покрытую редким кустарникам гору. Дрянь дело. Расстояние по прямой около семисот-восьмисот метров. Много для прицельного выстрела из РПКС, достаточно для винтовки с хорошей оптикой. Очередь. Режут пули из ПКМ горный кустарник, крошат и раскидывают камни. Одна надежда, что не выдержит снайпер – или стрелять начнет, или со своей позиции попытается уйти. Еще очередь и еще… Уже из четырех пулеметов чешут гору ребята из Лешкиного отделения ПМК. Подползли пулеметчики и включились в охоту за снайпером. А на горе нет ничего, нет никакого движения. Затаился «дух». Не поймать его. Не хочет он в огневую дуэль сыграть. Не будет стрелять. От дороги вверх на горку цепью пошли солдаты. Немного, человек десять. Не наши, то есть не из нашей роты, видать, из четвертого батальона ребята. Ясно, будут местность осматривать. Искать снайпера. Тут уж ему никак не вывернуться. Начнет стрелять или передвигаться, обнаружит себя. Будет тишком отлеживаться, найдут его. Против десяти автоматических стволов ему с винтовкой не выстоять. Не выдержал «дух», решил рискнуть, хотел уйти, пусть хоть и под огнем, но уйти. Мелькнул, и за камень, опять мелькнул. Снова чуть показался и… задержав дыхание, плавно тяну я курок своего РПКС. Короткая, на три патрона, очередь. Есть! Попал! Дернулся он. Зацепил я его. Хочет он отползти, медленно двигается, очень медленно. Теперь при прицеливании уже не надо на упреждение брать. Огонь! Еще одна очередь. Огонь! Ну вот теперь он дернулся и затих. Как его тело в клочья пули из четырех пулеметов разорвали, уже не стал смотреть. Когда очередь из ПКМ в тело попадает, так она плоть на куски рвет.

Достаю бинт, смачиваю марлю водой из фляжки и вытираю удивленное Лешкино лицо. Немного крови из него вышло, пуля в мозг попала и навылет прошла. Закрываю правый глаз. Забинтовываю ему лицо, отвязываю от РД плащ-накидку и заворачиваю его. И… ничего не чувствую – ни сожаления, ни огорчения, ни слез у меня нет. Только пустота. А ведь мы вместе домой собирались…

Еще одну плащ-накидку подает второй номер Лешкиного расчета, хотя теперь уже первый, эту накидку как носилки используем. Взяли за края, ну, понесли.

А ты, Леха, и нетяжелый совсем, нетрудно тебя нести, неудобно только. Как же неудобно, ведь мы ж с тобой дружили. Другие ребята они так… сослуживцы, товарищи, приятели, а вот дружил я только с тобой.

– Убит? – спрашивает незнакомый высокий капитан, кивая на Леху, когда мы спустились вниз, к машинам четвертого батальона, и, не дожидаясь ответа, распоряжается: – Давай его к остальным, вот туда, – показывает рукой в сторону грузовой машины из подошедшей автороты.

Несем к машине и закидываем Леху в кузов. Там в ряд лежат закутанные в солдатские саваны тела убитых. Пахнет в кузове прокисшей и свежей кровью да мертвечиной. На солнце в жару трупы быстро разлагаются, бой уже двое суток идет, вот только закончился. Те, что уже пахнут, это первые, кого убили. С ними ты, Леха, на дембель поедешь, не со мной. Прощай, Алишер Очелдыев – Леха! Пока помнят тебя живые, и ты жив, а я тебя помню.

– Помоги, а? – просит, окликая меня, знакомый военврач.

Я его у машины встретил, когда к своей роте уже возвращался. Лешкин второй номер, мой спутник, к своим раньше убежал, а я бреду, еле переставляя ноги и загребая сапогами дорожную пыль. Наша рота с гор спустилась вниз. Только на господствующих вершинах выставлены дежурные посты, мало ли чего. Когда основная колонна уйдет, их снимут с позиции и посадят на БМД арьергарда.

– Чего надо? – без интереса спрашиваю врача.

Мне все так безразлично и противно, что только одно выражение осталось: «Мне все по хер». И к роте возвращаться неохота, ничего неохота, даже домой. Ушел бы куда подальше, лег на землю и смотрел бы в синее небо. Ну как же меня все зае…ло!

– Ребят из бээмдэшки вытащить надо, – просительно говорит военврач, дернулось нервным тиком его худое, красное, плохо выбритое лицо, и спиртным от него тянет.

Клюкнул уже.

– А я-то тут при чем? – равнодушно отказываюсь я. – Пусть твой фельдшер лезет или санинструктор роты.

– Не могут они, – удерживает меня за рукав выцветшего и рваного х/б военврач, – пробовали, облевались и вылезли. Сгорели ребята в БМД, – тихонько добавляет он и обещает: – Я тебе «медицинского коньяка» налью и потом полную фляжку дам, я еще…

– «Медицинский коньяк»? – вяло спрашиваю. – Это чего еще? Спирт, что ли?

– На, попробуй, – сует мне флягу врач.

Отвинчиваю колпачок фляжки, мелким глотком пробую жидкость. Отчетливый привкус настоянного на спирту лекарства. Вкус незнакомый, резкий, но не противный. Огнем жжет пищевод.

– Препарат, поддерживающий работу сердечной мышцы, – комментирует мое удивление военврач, – капли «Настойка боярышника». Его хирурги настоящему коньяку предпочитают, – едва заметно улыбаясь краешком тонких губ, откровенничает: – Помнишь, в марте проверка из Генштаба была? Ну там еще генерал такой важный был? Он приказал все заявки по бригаде в полном объеме выполнить. Вот мы «Боярышник» пять тысяч единиц, емкостью сто миллилитров единица, в заявку кроме всего прочего и включили. На армейских складах после генеральского приказа и пикнуть никто не посмел, все выдали. Вот теперь разбавляем чуток и пьем «медицинский коньячок» потихоньку. Цени, все врачебные тайны тебе выдаю. Ну как, согласен?

– Еще две фляги, – апатично начинаю торговаться я. Хоть Лешку, как приедем, помянем. Бойцов из его отделения обязательно позову. Я же знаю, они его уважали.

– Идет, – легко соглашается военврач и, отводя взгляд, советует: – А эту флягу ты, пока идем, допей, а то хрен чего сделаешь.

Вдвоем шагаем мимо готовящегося к маршу четвертого батальона. Где-то на километр вытянулась по грунтовой дороге колонна. Отхлебываю из фляжки и по ходу рассматриваю побитые машины, возле которых суетится грязная усталая солдатня. Бортовая броня у БМД вся в пробоинах. Паршивая броня, не сталь, а сплав какой-то. Крупнокалиберная пуля из ДШК такую броню, как консервную жестянку, насквозь пробивает. Мина, даже противопехотная, у этой машины гусеницы рвет, а когда противотанковая взрывается, то БМД аж подкидывает, днище в клочья, а экипаж в вечную память. Да, братцы из десантно-штурмовых батальонов, ну и хреновая же у вас служба. И не зря БМД братской могилой десанта зовут. Пока иду мимо избитых этим боем десантных машин, продолжаю мелкими глоточками пить сердечное лекарство. Легчает, плывет голова, немеют губы. Вот и пришли. В голову колонны, к тем машинам, что впереди четвертого батальона в ГПЗ шли.