Михаил Фонотов - Времена Антона. Судьба и педагогика А.С. Макаренко. Свободные размышления

Весь 1933 год мы жили в Полтавской коммуне. А весной 1934 года нас забрали в коммуну имени Дзержинского. Когда папа приезжал в Харьков к моей сестре, они, несколько человек, приехали ко мне. Он не знал, что это за коммуна. И намеревался взять домой. Короче говоря, меня вызвали в кабинет Макаренко. Думаю, что такое, в чем провинился. Мне говорят: к тебе приехали. Мы сели на лавочке, и папа спросил, хочу ли я домой. Я ответил, что хочу остаться. А тут как раз проходил Антон Семенович. Обратился к отцу: как вы решили? Отец ответил, что пока неизвестно. Тогда Макаренко ко мне: «Так ты уезжаешь или остаешься?» – «Остаюсь». И Макаренко ушел. Домой мне, конечно, хотелось, но и коммуна уже не была мне чужой. В коммуне условия лучше. И я понимал, что только здесь могу получить путевку в жизнь. Дома что – корову пасти? А здесь у меня завод, учеба. Друзья. Так и остался.

– Итак, вы появились в коммуне. С этого места.

– Хорошо. Я появился в коммуне. Когда меня подобрали в Харькове, сначала я попал в Куряж, а из Куряжа – в Полтаву, через совхоз. Вы не бывали в Полтаве? Не бывали. Там на горе огромный монастырь. Там располагалась детская трудовая колония имени Павла Петровича Постышева. Там находилось больше двухсот человек. В огромном молельном зале стояли железные кровати, на каждой – соломенный матрац, соломенная подушка, одеяло, простыня, рядом тумбочка. Кусочек мыла и полотенце. Кормили три раза в день. Воспитанники были разбиты на отряды во главе с воспитателями из бывших красноармейцев, которые по вечерам проводили беседы, читали книги. Воспитанники учились в загородной школе. Никаких маршей не было, все ходили сами по себе. Вообще мы там чем угодно занимались.

А потом нас снова привезли в Харьков, в детскую трудовую коммуну… Приехали, вышли из автобуса, смотрю – асфальтированные дорожки, клумбы, розы цветут, чистота везде… Выходит к нам секретарь совета командиров – тюбетеечка, гимнастерочка, полу-галифе, гамаши, ботиночки. Красота! Построили нас и – в Громкий клуб. Сели. Выходит Макаренко, представился и говорит, что, смотрите, у нас никакого забора нет, никого мы тут не держим насильно. Сами походите, посмотрите. Будете работать. Будете учиться. Вопросы есть?

Какие там у нас вопросы… И распределили нас по отрядам. А было нас человек пятьдесят. В комнате нас оказалось четыре человека. Условия прекрасные. Меня спрашивают, умею ли я натирать полы. Я сказал, что представления не имею. Мне объясняют, что надо намазать пол мастикой, чтобы просохла, и так далее. А теперь – в баню. Там нас подстригли. Смотрю, моей одежды нет, а дают другую, хорошую одежду. А старую одежонку облили керосином и сожгли. Я посмотрел в зеркало – о, красавец мужчина. Потом нас познакомили с заводом электросверлилок и фотоаппаратов, чтобы мы определились, где работать.

Я пошел на завод фотоаппаратов, в механический цех. Смотрю, там станки токарные, револьверные, строгальные… Тогда я не знал, как они называются. Посмотрел. Но механический цех почему-то не очень понравился. Пошел в оптический цех. На первом этаже – обдирочный цех, туда я не пошел. А сразу – на второй этаж. Коммунарки в белых халатах, в шапочках. Мне говорят, что здесь работают с оптикой. Тут мне понравилось. И сразу заявил: хочу в оптический цех.

Я уж не буду вам рассказывать, как из стекла получается линза для фотоаппарата. Может быть, потом. Если интересно.

– Интересно. Расскажите.

– Хорошо. Значит, стеклянную плиту алмазной пилой разрезают так, так и так. А потом – так, так и так. Получаются квадратики. Квадратики склеивают один к другому. Образуется такая штука. Она зажимается в станок и – р-р-р-р… Крутится. Я беру песок с водой, сюда сыплю, оно ж-ж-жж-жжж крутится – и в результате обдирки я получаю блин. Всё. Дальше блин подается на шлифовку. Надо сделать сферу. Есть такие бабашки, я их вкладываю сюда, края срезаются и – что у меня вышло? Плосковыпуклая линза. Ясно? А если нужна двояковыпуклая линза, то надо брать другие бабашки. Вот тебе и линза. Свет попадает на нее, преломляется, так и так – и лучики сходятся в одной точке. Понятно? И я буквально за месяц или два все это освоил. Все, начиная с обдирки. А потом,

когда линза отшлифована, ее нужно полировать. Там тоже имеются бабашки. После полировки я сдаю линзу на контроль, там ее проверяют и выписывают мне наряд. Так в течение трех с половиной лет я здесь работал. И неплохо зарабатывал. Тут свои правила. Если я заработал всего 200 рублей, то из них 120 рублей – на питание, обмундирование и все такое. А остальные 80 рублей – мои. Но из них одна восьмая отдается тем ребяткам, которые не работают – у нас не работали до тринадцати лет. Еще одна восьмая – совету командиров на расходы. А остаток, рублей сорок, пятьдесят, – на мою сберкнижку. Правда, давали немного и на карманные деньги. После выхода из коммуны я имел на книжке около тысячи рублей. Их мне хватило на три года учебы в техникуме.

– Ваши линзы шли на фотоаппараты?

– Да.

– На настоящие? Которые – на продажу?

– Да. На продажу. Товарная продукция.

– А у самого был когда-нибудь свой аппарат ФЭД?

– Конечно. Даже дважды награждали. И даже в 2008 году, когда я ездил в Харьков, мне подарили фотоаппарат старого образца. Их уже не выпускают. С 1986 года прекратили выпуск. Потому что их забила иностранщина. Те оказались лучшего качества. И завод перешел на производство запасных частей к вертолетам и самолетам.

– Но вы уже тогда, в коммуне, научились фотографировать?

– У нас был фотокружок. Но я не интересовался. А уже много позднее, когда приехал на завод, зашел в отдел брака и набрал бракованные детали, которые в свое время изготавливал своими руками. На память. Одну из линз использую для чтения, если шрифт слишком мелкий. Есть у меня и другие линзочки и призмочки. Мы их делали для перископов и фотоувеличителей. (Показывает линзы).

– Это стекло каких лет?

– Тех годов. Тридцатых. Мне могут сказать, что вру. Отвечу. После коммуны, после трех лет учебы в техникуме и потом, когда в 1940 году меня призвали в армию, я все свои вещи отдал сестре, которая меня приютила в 1933 году – в то время они с мужем на окраине Харькова построили себе дом – ей я оставил свой архив. Она все сложила в сундучок, в клеенку завернула и закопала в саду. После войны я раскопал сундучок, и мой архив прекрасно сохранился. И сохранились редкие фотографии. Смотрите, это я. Это мой друг Миша Литовка, коммунар.

Я учился в техникуме, а Миша пошел в летную школу. Точнее, в летную школу мы пошли вдвоем, но его приняли, а меня забраковали. Я не гожусь ни в Морфлот, ни в авиацию. Мишу взяли. «А ты куда хочешь?» – «Тоже в летчики». Хорошо. Там такой круг, становишься на него, держишься за штангу. Глаза мне завязали, начали крутить. Потом – «Пройди туда». Я прошел. А мне: «Нет, в летчики ты не годишься». – «Как, Миша прошел, а я нет?» – «То Миша, а то Ваня». Я чуть не плачу. Ладно. Еще упражнение. Низкая скамейка, сел, он стал мне на носки – «Наклонись». Я – раз, два, три… А теперь – иди. И такая же история – не могу пройти прямо. Один майор спрашивает: «А куда-нибудь в авиацию его можно?» – «В связь можно». Так я попал в Харьковское военное училище связи. Миша учился в Харькове, и я учился в Харькове.