Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Чей же перевод ДЖ станет читать советский читатель? «Нового полноценного перевода», появление которого пророчествует Кашкин, еще нет, – да и будет ли он?

Значит, советский читатель ряд лет вообще не будет читать ДЖ с его страшными ударами по всем черным силам мира!

Кто от этого в выигрыше?

Капиталистическая Англия.

Таков политический результат некоторых «критик»…

Прежде чем перейти к разбору кашкинской статьи, я считаю нужным оттенить несколько предварительных моментов.

Переводом стихов я занимаюсь систематически с 1920 г. Продукция моя обширна. Я перевел всего Байрона (63.000 строк), почти всего Верхарна (24.000 стр.), много Гюго (15.000 строк, в том числе полностью «Возмездие»), Вольтера (две драмы и поэму), крупнейшего революционного поэта Эстонии Барбаруса (6.000 стр.), великого поэта Туркмении Махтумкули (ок. 5.000 строк), переводил стихи Мопассана, поэтов Парижской Коммуны, Леси Украинки, персидского поэта-коммуниста Лахути (эти переводы – из Лахути – печатались в «Правде» в 30-х гг.).

Перечень имен достаточно показателен. Свыше 30 пет я перевожу революционную и прогрессивную поэзию.

Продукция моего критика Ивана Кашкина мне в подробностях неизвестна. Он выпустил частичный перевод «Кентерберийских рассказов» Чосера (неважный перевод, спасаемый лишь соседством перевода Румера; книга вышла под моей редакцией, и я – каюсь – полиберальничал). А сверх этого – все знают – он переводил или имел, как редактор и организатор, близкое касательство к переводам Хемингуэя, Джойса, Дос-Пассоса, Эллиота, – т. е. пропагандировал сплошь декадентскую стилистически и антисоветскую политически мразь [100]. Всем известно, что темой своей кандидатской диссертации Кашкин избрал произведения Хемингуэя.

Перечень этих имен также достаточно показателен. А сопоставление обоих перечней – тем более…

Затем: за 30 лет переводческой деятельности я видел немало отзывов о моей продукции – в печати, в издательских рецензиях, в читательских письмах. За отдельными, незначительными, исключениями эти отзывы были положительными, порою лестными, иногда восторженными.

Я вынужден подтвердить это, – вот:

О моем ВЕРХАРНЕ писали:

«Шенгели – поэт, выросший на чуждой Верхарну традиции. Подходя к переводу он рассматривает подлинник как филологический памятник. Для Брюсова Верхарн – живой современник. Отсюда и иной метод перевода: адаптация черт, существенных не для Верхарна, а для Брюсова, как организатора литературы. Передавая Верхарна с высокопохвальной точностью, Шенгели не передает историко-литературного его звучания. Передавая Верхарна инструментально, Брюсов разрушает его поэтику… Имена обоих переводчиков почти полная гарантия исчерпания возможностей русского стиха для поставленной цели…»

«Два наиболее крупных переводчика Верхарна – Брюсов и Шенгели – пользуются неодинаковыми методами. Брюсов переводит более свободно, более по своему; Шенгели стремится дать точный перевод…самый дух поэзии Верхарна и основная тональность его символики переданы обоим переводчиками с достаточной полнотой. Не будем забывать, что задача была исключительно трудна. Верхарн для перевода не менее труден, чем Шекспир».

О моем Гюго писали:

«…такого поэта нелегко переводить. И нужно признать, что Г. Шенгели вполне справился с этой ответственной задачей и дал полноценный перевод. Воспроизводя основное – идею, образ, конструкцию фразы, заостренность антитезы, стремительные реплики, он сумел сохранить всё ритмическое великолепие стиха Гюго, интенсивность звучания, аллитерационные эффекты и т. д. Впервые мы имеем целую книгу несниженной лирики Гюго».

«Почти все избранные стихотворения в Однотомнике <���даны> в том же прекрасном переводе Г. Шенгели.

«…томик стихов Гюго в переводах Г. Шенгели. Особенно умело он переводит французских поэтов. Поэтому в смысле техники перевода мало к чему можно придраться в сборнике Шенгели… Достаточно перелистать “Собрание стихотворений Гюго”, изданное в 1896 г. под ред. Тхоржевского, чтобы увидеть огромную разницу между прежними и теперешними переводами».

Из зарубежных откликов до меня дошел следующий:

Однотомник Гюго включает «cent vingt poemes, remarquablement traduits par Valere Brioussov et George Chengheli» («…сто двадцать стихотворений, замечательно переведенных Брюсовым и Шенгели»).

О моем переводе Леси Украинки писали:

«Есть в книге хорошие и даже отличные переводы. На первое место мы бы поставили “Роберта Брюса” в мастерском переложении Г. Шенгели. Г. Шенгели не только передал образную систему оригинала, но воссоздал его интонации. Высокая поэтическая культура Шенгели, строгий художественный вкус определили эту удачу. Перевод воспринимается как оригинальное произведение при безупречной поэтической его точности».

О моем переводе Барбаруса писал сам автор (напомню, что он был Председателем Президиума Верховного совета Эстонской ССР, – следовательно, обладал высокими умственными данными, – и, окончив Киевский университет, безупречно владел русским языком):

«Перевод исполнен мастерски и точен даже в деталях».

Письмо, на официальном бланке Председателя Президиума Эстонской ССР Варес. Барб., т. А.П. Рябининой, зав. нацредакцией Гослитиздата, от 4 сент. 1946 г.

При этом отмечу, что перевод всей книги мне был поручен по указанию самого автора, знавшего мои переводы Верхарна. Рецензия «Литгазеты» (31 янв. 48 г.), высоко расценивая поэзию Барбаруса, о качестве перевода не упоминает. В эстонской прессе была безусловно положительная рецензия, отмечавшая, правда, несколько мелких погрешностей. В Эстонии мой перевод переиздан.

О моем Махтумкупи писали:

«Это большой, очень серьезный и высококвалифицированный труд, подымающийся до подлинного творчества. Шенгели разрешил свою задачу блестяще и остроумно… Шенгели с честью выходит из любого затруднения… стремится переводить так, чтобы читатель забыл о самом понятии “перевод”. И это ему удалось…закрыв книгу, я преисполняюсь глубокой благодарностью к мастерству русского поэта».

Выход этой книги отмечен также «Правдой» 22 янв. 46 г.

О моем переводе стихов Лахути лестно отозвался В.М. Молотов; заверенная копия его записки в редакцию «Правды» (конец 1930 г.) хранится у т. Лахути.

ОТСЮДА С НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ ВОЗНИКАЕТ ВОПРОС: возможно ли, правдоподобно ли, чтобы переводчик, при наличии стольких незаурядных и общепризнанных удач, работая над любимой вещью, дал вдруг абсолютно «порочный», «неприемлемый» перевод, разучился правильно говорить на своем родном языке, утратил владение стихом и т. д.