Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Дословно:

В моем переводе:

Судите, «искажен» ли здесь «социальный смысл» (231, 2, 5)? Имеется ли здесь ИОС (232, 1, 1 и 4)?

Ах, да! В оригинале нет «игривого пошиба»! Верно, нет. Ну, а какого же пошиба были, по Байрону, стихи Суворова? Мы видели «фарс», «сумасшедшие стихи», «глупый куплет», «превращение ужасов в посмешище». Что это – возвышенный пошиб? торжественный? задушевный? Переводчик стихов в своих неизбежных надставках обязан лишь придерживаться духа и манеры оригинала, говорить то, что мог быв данном случае сказать автор. Например, Мицкевич в «Будрысах» говорит «Весела как молодая кошечка»; Пушкин переводит: «Весела, что котенок у печки». И пусть мне докажут, что моя здесь надставка противоречит байроновской характеристике!… Дальше, – о Суворове говорится:

Дословно:

В моем переводе:

Славнейший из вождей, что населяли ад Героями и в мир несли с любой победой Мрак и отчаянье – столетия подряд.

Действительно, это место переведено несколько вольно. Но гораздо менее вольно , чем это интерпретирует Кашкин (233, 1, поел, абз.):

У Байрона просто (!) утверждается, что Суворов повергает в печаль завоеванные провинцию или королевство.

Прежде всего grief – не «печаль», а более сильное слова для того же или сходного понятия. Затем, Суворов не завоевывал никаких королевств, так что Байрон, знавший историю (не в пример иным кандидатам наук), не мог этого утверждать, даже «просто». А главное, данная характеристика относится ко всем завоевателям, величайшим из которых назван Суворов. А среди этих завоевателей мыслятся и Аттила, и Чингиз-хан, и Тимур. Что же, когда Тимур и Чингиз истребляли миллионное население Мерва и громоздили пирамиды из человечьих голов, то соответственные провинции охватывала только «печаль»? Такая ли большая беда приписать им «мрак и отчаянье»? Так что и здесь Кашкин не мог не «примыслить кое что от себя».

Дальше. Возьмем «центральную» (по Кашкину) строфу о Суворове, которую он приводит в отрывке (232, 2, 5) и полностью (234, 2, 9):

Дословно:

В моем переводе:

Как видим, в этом переводе текст оригинала дан почти со 100 % бережливостью. Опущено half-dirt (букв, «полугрязь»), так как я до конца не уяснил себе здесь мысли Байрона (напомню замечание Пушкина о том, что Байрон сам не всегда мог объяснить значение той или иной своей строки). Соколовский перевел это место произвольно: «полупростак»; Ларош – с грубой неточностью: «moitie demon, moitie ange»; Козлов вообще всё смазал. Добавлено «двуликой особью» в пояснение противопоставления Марса и Мома, несовместимость коих не всем очевидна.

Но по Кашкину оказывается (234, 2, поел, абзац), что здесь

словесный мусор вроде «двуликой особи», лишнего «притом» <, и> чисто грамматическая неувязка с падежами (??) и со сказуемым «являлся», которое относится и к «полудемону», и к «особи».

За такой грамматический разбор кандидат наук Кашкин получил бы в 3 классе средней школы «неуд.». «Являлся» относится к местоимению «он» (т. е. управляется этим подлежащим) и управляет словом особь, а комплекс «полудемоном, героем и шутом» есть сравнение, ablativus comparativus, в другом предложении, в придаточном временном, сокращенном через деепричастие. Вот точная параллель: «Стряпая, невежественным критиком, злобные статьи, он являлся двуликой особью». Абсолютно правильно построенная фраза!..

Но «важнее всего» (по Кашкину) – здесь же – что

…на рифму, на смысловой удар, выдвинуты «шут» и «арлекин», чего нет у Байрона, и выходит (!), что Суворов казался чудом, а был арлекином.

Утверждение, что рифма является обязательно «смысловым ударом» – ЧИСТЕЙШИЙ ФОРМАЛИСТСКИЙ

ВЗДОР. «Смысловой удар» – там, где поставлено важное по смыслу слово. По Кашкину, значит, Байрон, ставя на рифму слово uniform, желал подчеркнуть, что «арлекин» был именно в мундире, а не в пиджаке? По Кашкину, значит, пушкинские строки:

подчеркивают местоимения «твоего» и «моего»? Мы, бедные, до сих пор думали, что «голос музы», «стремленье сердца», «коснется ль», «поймешь ли» – несколько важнее по смыслу…

И почему же «выходит», что Суворов лишь казался чудом, когда черным по белому написано, что он всех убеждал , что чудом не напрасно звался, – т. е. был чудом. Почему Кашкин ставит мне в вину свои галлюцинации? Козлов-де, поучает Кашкин,

выдвигает на рифму слова «герой» и «чудо» (там же).

Но ведь этого тоже нету Байрона, у которого hero начинает 5-ю строку, a wonder стоит вторым словом в 4-й строке. А кстати (VII, 69) у меня сказано: «Суворов же – герой»; почетный предикат стоит на рифме! Почему же Кашкин меня не похвалил за это?