Александр Андреев - Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

В урагане сражения Богдан Хмельницкий потерял всех своих ближних казаков. Он должен был подать последний знак к победе, но не было вокруг никого из гетманской сотни. Справа рубился какой-то знакомый хлопец, кажется, из уманских, которого не раз присылал к нему с поручениями полковник Богун. Богдан выхватил уманца из круговерти боя и что-то дважды прокричал ему на ухо. Казак сделал жест, что все понял и сгинул в сторону. Гетман так волновался, что сломал саблю, подставив ее плашмя под вражеский удар, и с трудом отбился перначом. Через несколько минут он понял, что его посланец дошел и передал все, что ему приказали, хотя это было почти невозможно.

С правого фланга воины Максима Кривоноса внезапно ударили на противника и опрокинули его назад. Тут же в образовавшуюся брешь ворвался полк Федора Лободы, казаки которого сидели на лошадях по двое. Успел пошутить коронный гетман, что у бедных хлопов даже коней на всех не хватило, а значит, это скачут не казаки, потому что нет казака без верного коня. Не договорил коронный, поперхнулся, и угрюмо сомкнулись вокруг него панцирные гусары, сразу узнавшие своих отчаянных и всегда непобедимых врагов. Запорожцы и мастера боевого гопака слетели с коней и вдруг появились везде и били и с низу, и с верху, и отовсюду ногами и руками по панским шлемам, и не было от этих ударов никакой защиты, потому что ответные удары подали туда, где казаки были и уже не были. Всеобщая битва превратилась в грандиозную резню, в которой полегло множество панов из знатнейших родов.

Возликовали измученные и израненные казаки и закричали врагам: ”Эй, панове, хорошая у вас была музыка в начале, а теперь вам так славно сыграли в дудки казаки”. Кинулись вставшие из крови казаки и ворвались в самую середину панского войска. Валили полки за полками и справа и слева и в центре и везде, и катилась вперед волна народного гнева. Сломался коронный гетман и закричал, чтобы скорей ему подавали лошадь, хотя и сидел он уже на боевом коне. Спрятался коронный, но нашли и зарубили его казаки.

В панском войске началась паника. Повсюду бежали неведомо куда паны, но везде догоняли и рубили их те, кого они называли хлопами. Целое панское войско превратилось в трупы и лежали они, выщерив зубы, и ели их волки. Казаки пели, что высыпался Хмель из мешка и наделал беды панам, которые кидались всюду, и везде вырастали как из-под земли казаки и рубили их как снопы, и не было никому спасения. А Богдан Великий гремел всем панам, что не надо больше лезть на благословенную Украину, не то вывернет он их всех вверх ногами и потопчет в щент и выбьет из неволи весь украинский народ. Сидите и молчите, паны, ибо время ваше кончилось, звенел по степи голос Богдана Великого. И гремели вырвавшиеся из тысяч казацких грудей величественные слова от Чигирина и Чернигова и Волыни и Львова и Винницы до самого Киева, и повторял их грозный Днепр, и катилось эхо по Киеву от Золотых Ворот из XVII века в век XXI по улице Богдана Хмельницкого, мимо памятника княгини Ольги, Андреевской церкви, к площади Независимости и к покровителю Киева Архангелу Михаилу и к самой украинской Матери, вознесенной на необыкновенную высоту, и слышали и повторяли их многие, и многие, и многие, и радовался сверху от Софии великий гетман, видевший завершение своей исполнившейся мечты и высекал их в народной памяти навсегда, и были они совсем простыми и грозными и добрыми и раскатывались неостановимо везде и всюду:

“С-л-а-а-а-в-а-а У-к-р-а-а-а-и-и-н-е-е-е!”

Чеканная латынь завораживала чигиринского хлопца так же, как завораживал его фантастически старинный город Льва. Уже несколько лет Богдан Хмельницкий жил и учился в этом чудо-Львове, где каждую ночь на улицы выходила сама госпожа европейская история. Его не раздражало огромное десятитысячное городское население, ежедневно увеличивавшееся пятью тысячами жителей предградий и еще неизвестно каким количеством приезжих купцов и путешественников, казалось, стремившихся во Львов со всего мира. Его не раздражала многолетняя оторванность от родного дома, потому что он с жаром учился в Львовском коллегиуме Общества Иисуса, уже более полувека дававшего лучшее образование и воспитание в Европе тысячам и десяткам тысяч юношей в сотнях своих учебных заведений. Богдан познавал культуру мира и восхищался мудростью гениев человечества, собранной в этой новопостроенной каменице ордена иезуитов. Учеба занимала все дни и забирала почти все, казавшиеся неисчерпаемыми, силы юного хлопца. Он уже закончил первые три грамматические классы среднего коллегиального пятилетнего курса. Чигиринский новиций совершенствовался в умении читать и писать, изучал начала греческого языка по Эзопу и Иоанну Златоусту, катехизис и основные правила латинского синтаксиса по трудам Цицерона, Овидия, Катулла, Вергилия. В четвертом, филологическом и пятом, риторическом, ему предстояло изучать иностранные языки, совершенствовать латынь, греческий, риторику по Цицерону, Цезарю, Титу Ливию, Саллюстию, Квинту Курцию, Платону, Горацию, Вергилию и Плутарху, заниматься географией, историей, христианской религией, добиваться мастерства в красноречии и ораторском искусстве по работам Аристотеля, Демосфена, Цицерона, Гомера, Фукидида.

Окончившие коллегиальный курс студенты могли продолжить учебу на семилетнем университетском философско-богословском курсе, готовившем, в основном, теологов и ученых. В коллегиях ордена иезуитов учеба велась сто девяносто дней в году, почти ежедневно, кроме воскресенья, по три двухчасовых лекций в день с двадцатиминутными перерывами между ними. Иезуиты запрещали игры в карты и кости, но в студенческом общежитии и самой коллегии были прекрасные биллиардные комнаты, где юноши охотно играли в любимое развлечение Игнатия Лойолы, основателя Общества Иисуса. Новиции на лето выезжали на прекрасно оборудованные дачи ордена с всегда изысканной кухней и великолепными садами, учились верховой езде, фехтованию, плаванию, катанию на коньках и лыжах, музыке и танцам. Мест в только что открытой в 1608 году Львовской коллегии Общества Иисуса было немного и пятьсот студентов из Галичины и Надднепрянщины в возрасте от тринадцати до двадцати лет не теряли времени даром. Perpetio est mater studiorum. Повторение – мать учения. Знаменитый иезуит, доктор богословия Андрей Мокрский, преподававший в коллегии ораторское искусство, риторику и поэтику, был доволен Богданом из Чигирина, первым учеником, оратором и теологом, к тому же лучшим фехтовальщиком среди студентов, овладевшим очень трудным искусством боя с двумя боевыми рапирами в руках.