Ксения Лученко - Матушки: Жены священников о жизни и о себе

– Что такое благодать? Для меня это было состояние, когда тебе очень хорошо и ты можешь пребывать в этом вечно. И не хочется никаких перемен, а хочется, чтобы это состояние было всегда. Довольно часто меня в детстве посещало это состояние – в раннем детстве. С возрастом оно, конечно, улетучилось.

Потом я подросла и стала петь уже в монастырском хоре. Такая традиция была – пел смешанный хор в монастыре. Когда я была еще маленькая, регентом этого хора был Николай Александрович Вехновский, дедушка покойного митрополичьего протодиакона Алексия Васильева, который скончался несколько лет назад.

– В Печорах – корни вашей семьи?

– Нет. Бабушка моя из-под Рязани, ее отец служил священником в одном женском монастыре. После революции они оказались в Ташкенте. Так обстоятельства сложились, что он должен был бежать в Ташкент. Моей бабушке тогда было, может быть, лет семь или восемь, мама ее умерла, когда ей было всего два года. Прадед был вдовец, у него было семь человек детей, старшие могли уже более-менее сами устроить себя в жизни, а вот бабушка оставалась на его руках.

– Как звали вашего прадедушку?

– Михаил Степанович Вяземский. Его отец был диаконом, а его дед вроде бы служил врачом на Кавказе. Прабабушка тоже была из рода духовенства.

– Какова была его судьба в дальнейшем?

– Михаил Степанович в Ташкенте уже не служил, он работал бухгалтером на предприятии по утилизации кожаных отходов, подрабатывал часовым мастером. Однажды вечером (был день его Ангела) он возвращался от своей уже замужней дочери, было довольно поздно, и на улице его убили. Видимо, с целью ограбления.

Первого мужа моей бабушки (отца моей мамы) убили на войне. Она вышла замуж второй раз, но девичью фамилию не меняла, так и осталась Верой Михайловной Вяземской.

Ей было свойственно какое-то удивительное нестяжание, она все время все раздавала, и хотя в семье были какие-то хорошие вещи, они всегда уходили. Сколько дети моей бабушки ни пытались ее прилично одеть или создать в ее доме какой-то «элементарный уют» и достаток, у них ничего не получалось. У нее был дар все отдавать. Бабушка всегда была стержнем нашей семьи и, можно сказать, все были в подчинении у нее. Она человек очень обаятельный и при этом довольно властный.

– Это она решила ехать в Печоры?

– Нет. В 46-м и 47-м годах в Ташкенте были сильные землетрясения, бабушка очень напугалась, и их семья решила уехать. Какое-то время они жили в Казахстане, потом в Мордовии. В 59-м году моя мама приехала в Псково-Печерский монастырь к о. Сампсону (Сиверсу) за благословением на очень важный жизненный шаг. Они были знакомы уже несколько лет, еще с тех пор, когда о. Сампсон жил в Саранске. Но благословение мама получила совсем другое – остаться в Печорах и преподавать в сельской школе английский язык (мама закончила педагогический институт).

В Печоры мама влюбилась, как только сошла с поезда. Это был город с каким-то совершенно другим духом, с другим укладом. Поскольку долгое время это была территория Эстонии, там сохранился просто элементарный порядок, это был очень чистый, ухоженный маленький городок с маленькими скверами, парками и фонтанчиками, очень тихий и спокойный. Кроме того, монастырь с его тишиной, с такой ни на что не похожей церковной жизнью. Во всяком случае, для моей мамы это было просто откровением. Все эти обстоятельства послужили тому, что моя бабушка опять взяла все свое семейство, и они переехали. Какое-то время моя мама была преподавателем в школе. Как классный руководитель, она должна была участвовать в общественной жизни и строить воспитательную работу в одном направлении: чтобы дети вступали в октябрята, в пионеры и в комсомольцы. В конце концов, она решила, что не может этого делать, и оставила школу. Она поступила в Ленинграде в Фармацевтический институт, стала фармацевтом и всю свою дальнейшую жизнь проработала в аптеке.

– В жизни верующего человека в советской стране чувствовалось противостояние государству? Было ощущение, что государство враждебно? Я понимаю, конечно, что это детские и юношеские годы и они в любом случае светлые, но вот как можно оценить ту ситуацию с сегодняшних позиций?

– Я выросла в этом противостоянии государству. Тогда я не совсем понимала, чем это было обусловлено, хотя всегда знала, что внешний мир «против Бога». Для меня и для моих монастырских сверстников это было главной причиной. То, что мы находимся в оппозиции тому миру, в котором мы существуем, в нашей семье тоже очень чувствовалось. В значительной степени это настроение пришло из окружения отца Сампсона, там оно постоянно присутствовало, т. к. за ним действительно присматривал КГБ. А для меня это ощущение возникло, когда я пошла в школу. Хотя мне было в каком-то смысле легче, потому что в моем первом классе нас было четыре человека из верующих семей.

– Как вы узнали, что вас, верующих, четверо в классе?

– Во-первых, Печоры очень маленький городок, все друг друга знают. И конечно, мы встречались, и общались, и дружили между со бой. Моя основная детская компания – это «монастырские дети», те, у которых центром жизни был монастырь. Мы там просто «ошивались» каждый удобный момент. Но с неверующими детьми я тоже дружила, среди них у меня были очень хорошие друзья. Мне всегда был любопытен «их мир».

– Храмовая жизнь ребенка – какая она была?

– Ходили на службу, да и все.

– Было ли ощущение, что на службу ходить тяжело? Или что вот вас всего четверо в классе, и вам нужно идти на службу, когда все остальные не ходят почему-то?

– Я с большим удовольствием ходила на монастырские службы. С детства их любила. И потом там всегда была возможность посидеть, и хотя нас, детей, всегда за это ругали, и взрослые всячески с этим боролись, но мы и на улицу выходили, и там, на территории монастыря, на площади перед храмом у нас были свои «тусовки», свои интересы возникали. Все равно дети есть дети, у них всегда есть какие-то сферы пересечений, они всегда найдут общий язык – это естественно. Я не могу сказать, что мы были какие-то особенные дети или что у нас были какие-то разговоры церковные. Иногда – да, мы что-то обсуждали, например, нам вдруг стало интересно, кто такие старообрядцы, и вот каждый начал говорить, что знает, причем такие смешные вещи, кто что краем уха где-то слышал. А в общем-то у нас были совершенно обычные детские интересы: куклы, катание с гор на санях, купание…

– Какие воспоминания остались у вас об архимандрите Алипии (Воронове), архимандрите Иоанне (Крестьянкине)?

– Я кратко расскажу, начну с отца Алипия, потому что отец Иоанн все равно взаимосвязан с отцом Алипием. В конце концов, я своим благополучным рождением обязана его молитвам. Когда моя мама меня рожала, она много часов мучилась, были большие сложности. Медицина там была совсем уж провинциальная, и ей не могли помочь. И моя бабушка, которая сидела в роддоме у двери, когда мама уже вся исстрадалась, побежала в монастырь (это было часов в 8 вечера) попросить, чтобы молились. Она эту историю рассказывает каждый год в день моего рождения: как она вбежала в монастырь, уже служба закончилась, уже почти закрывали монастырские ворота, и она сказала привратнику: «Пустите меня, пожалуйста, у меня дочка никак не может родить, мне нужно попросить, чтобы помолились».