Вера Шапошникова - Ярославичи

— Премировали, — поправила она. — В День колхозника получила автомобиль «Москвич». Награды — дело другое. Орден Трудового Красного Знамени, медали ВДНХ — золотая, две серебряных, бронзовых три. «За доблестный труд». Еще «За трудовое отличие». Да, все за лен. Люби его, как наши матери, бабки любили, отплатит за все...

Парторг колхоза Алла Ивановна Тихонова и бухгалтер Антонина Федоровна Толмачева распределяли подарки.

— Лавров Виктор Васильевич, комбайнер, — транзисторный приемник и скатерть, — говорила Алла Ивановна, а бухгалтер откладывала в коробку.

— Лебедева Нина Ивановна — ковер и серебряная медаль ВДНХ.

— Исправников Михаил Николаевич — часы и ковер.

Тихонова быстро произносила имена и, пока Толмачева откладывала подарки, успевала сообщить соседке о какой-то свадьбе, о платье с кружевом, в котором будет невеста. Говорила Алла Ивановна так стремительно, быстро, что казалось, слова ее забивают друг друга.

До ВПШ она работала учительницей здесь же, в Кремневской школе. Вышла замуж, родила двух детей.

В «Новой Кештоме» получилось так: колхозники почти все на возрасте, а руководство молодое. Парторгу на вид двадцать пять, главному агроному, узкоглазому и круглолицему забайкальцу, Александру Золотухину — тридцать. Председатель годами постарше, да молод стажем.

— Почему вы все же решили приехать к нам? — спросил он меня накануне собрания. — Есть другие хозяйства.

Председателя можно было понять. Совсем не просто в первый раз выступать с отчетом перед таким устоявшимся, требовательным коллективом. А тут еще посторонний — что ему скажешь? Хвастаться тем, что сделано им самим, пока еще рано. Что сделано другими — не ему говорить. Положение у Алексея Евгеньевича Смирнова было сложное. С председателями колхозу всегда везло, хотя крепнуть начал он не сразу, как был основан. Однако в войну не голодали, как некоторые другие.

— Сухов подкармливал, — говорили колхозники, вспоминая с благодарностью председателя. — Народ наш не был так истощен. Из городов к нам менять тряпки на картошку ходили.

Но время летит. Постарел председатель. Ему на смену и пришел А. Е. Смирнов. Из города. Своего не вырастили. А у городского опыта того нет. Как тут не переживать? И ему самому и колхозникам?

Просторный зал Дворца культуры заполнялся. Женщины, почти все немолодые, в серых пуховых платках, в добротных шубах, отделанных норкой, лисой, рассаживались ближе к сцене, в центральной части рядов, внимательно оглядывая входящих. Хотя похвастаться друг перед другом им вроде бы было и нечем — все были богато одеты, а все равно отмечали, кто в чем.

Как этот зал и эти люди не походили на тех, с которыми мне доводилось встречаться после войны на разоренной Смоленщине! Старые телогрейки, выношенные, почти не греющие платки, солдатские шапки, белесые гимнастерки. Тесные помещения, сложенные нередко из разобранных блиндажей, в дни собраний или вечеров самодеятельности до отказа заполненные людьми.

Тогда в деревнях была молодежь, солдатки, еще не смирившиеся со своим одиночеством, ходили с гармошками по улицам, собравшись в какой-нибудь уцелевшей избе, пели надрывные, «долгие» песни. Воздух был сизым от дыма махры. Курильщики — старики, инвалиды, привалившись к стене, сидели на корточках и рассуждали о том, что трудодень должен быть повесомей, а то под расчет и нечего получать. Стерты следы пережитого. Вот они, нынешние новокештомцы, зажиточные, нарядные. Вот оно время, о котором мечтали многие поколения.

Сложный путь совершен за столетие деревней. Полный поисков и потерь, обретений и ломки уклада, привычек, обычаев, зарождения нового образа жизни, процесса еще не завершенного. Приблизились новокештомцы к идеалу? А может быть, и крепки они, потому что не разъехались люди, сохранились здесь корни, которые гонят соки в общественный организм? Вот они, все здесь, эти беззаветные колхозные труженики, этот сложившийся коллектив, способный, трудолюбивый и полный достоинства.

На сцене за столом председатель с парторгом, в костюмах, ждут, когда из дальних деревень колхозные автобусы привезут людей. Женщины помоложе, в ярких мохеровых шапочках, кокетливо притопывая каблучками импортных высоких сапожек, усаживаются так, чтобы были видны их обновы. Мужчины, сгруппировавшиеся возле колонн, одеты попроще — в пиджаках, спортивных нейлоновых куртках, лишь у некоторых пушистые волчьи ушанки. Они похохатывают, говоря о чем-то.

В зале приглушенный гул. Я прислушивалась к долетающим до меня обрывкам фраз, стараясь угадать по ним общее настроение.

— Работаем, как в гостях гостим! — Искала взглядом того, кто с укоризной произнес эту фразу, чтобы спросить потом, что означают слова, но видела плотно сжатые губы и настороженное внимание в лицах женщин.

— Слышь‑ка, Зоя-то Панкратьева хочет от бригадирства отказываться, — колхозница в синтетическом меховом пальто показывала кивком головы на вошедшую женщину.

— Что так? — любопытствовала ее соседка.

— Образование, говорит, не позволяет. Пять классов, а требования нынче знаешь какие?

— Пусть учится, — не сдавалась соседка.

— Куда уж теперь. И возраст не тот, да и не всякое учение впрок идет. Иной тебе практик все разложит по полочкам. Есть лектора, которые знают хозяйство по книжкам, а ты пусти его в поле — у нас запросит совета.

Неподалеку от меня, на крайнем стуле, готовясь идти в президиум, сидел Золотухин, главный агроном колхоза. Он говорил с соседкой о том, что озимые в этом году угнетенные из-за частых оттепелей — много силы потратили на пробуждение.

— Сын-то давно не пишет? — разговаривали на переднем ряду.

— Грозился быть на престол. С внучкой. Уж так посмотреть ее хочется!

— Ишь когда спохватился — на престол! Нынче вечером пройдешь по деревне, в окнах ни одного огонька. Умер престол. А помнишь, как раньше готовились? Холодцы варили, лашу, обязательно из хорошей муки, с мясом, каши. Селедки покупали, конфеты, пряники тоже. Гуляли три дня.

— А нынче ты каждый день ешь такое.

— Ну хоть не каждый, а отказу себе не делаю...

Открыв блокнот, я записывала эти интересные разговоры.

— А ты запиши, что пьют у нас хорошо, — наклонился ко мне из заднего ряда пожилой мужчина. В голосе его прозвучала ирония.

Спросила его:

— Вы-то лично как относитесь к этому?

Тот сразу откинулся, отстранился:

— Что я? У нас есть товарищеский суд. Он и воспитывает

— Каким же образом?

— На первый раз предупреждением. Потом карают рублем. А не поможет, применяют принудительное лечение.

— Спасать людей надо. Иные не виноваты, что жизнь так сложилась, — вместо мужчины ответила его соседка, приветливая и дружелюбная.