Валерий Касатонов - Мы из подводного космоса

Неласковое Норвежское море

Другой случай произошел с ним в Норвежском море, когда они шли с грузом леса из Архангельска. Море штормило. Огромные волны, словно живые горы, страшные и красивые, подходили к кораблю и решительно поднимали его на двадцатиметровую высоту, а затем с грохотом, воем и стоном бросали вниз. Сердце замирало, казалось, все внутренности вырвутся наружу, но подходили новые волны, тёмно-зелёно-бирюзовые, курчавые от пены и просвечивающиеся, как на картинах Айвазовского, и вновь, словно пушинку, поднимали корабль наверх. Жуткая, завораживающая красота моря! Восторженный юноша, схватил фотоаппарат и бросился на палубу фотографировать живое свирепое море. А Море шуток не любит, оно требует к себе уважения. Первая же огромная волна набросилась на палубу, подхватила «фотографа» и понесла в море. Ужас охватил всех, кто видел предстоящую гибель моряка в бушующей пучине. Но в этот раз Море смилостивилось к новичку. Свершилось чудо!!! Очередной волной его забросило обратно на судно. Потеряв фотоаппарат, весь мокрый, стуча зубами от пережитого, Владимир Иванович перекрестился, попросил прощения у Моря, и с этого момента стал носить нательный крестик. С судьбой нельзя ёрничать. Поневоле начнёшь верить в сверхъестественные силы. Владимир Иванович так и понял, Море делало из него Человека.

Где-то в районе Рио-де-Жанейро капитан судна получил радиограмму – молодого матроса Симановича Владимира ожидали в свои объятия Вооруженные Силы СССР. Когда через две недели Владимир прибыл на призывной пункт, оказалось, все его товарищи по учебе в мореходке направлены служить на подводные лодки. И больше потребности в подводниках нет. Теперь нужны были лётчики. Поэтому военкомат, действующий по принципу: «Где взять – куда деть?», направил Владимира Ивановича служить в морскую авиацию. Вот такие витки делает с нами иногда жизнь.

Море подождёт. А, может быть, море знало его судьбу и берегло его. Несколько его товарищей погибли на подводном флоте в авариях и катастрофах. Шла холодная война.

Теперь Владимир Иванович видел море с высоты птичьего полёта и даже выше. Ничего красивого в этом нет. Просто плоская картинка. Неживая, почти асфальтированная поверхность. Смотреть на неё – утомительно. Никакого Айвазовского или Богаевского, никакой романтики, никакой радости.

Богаевский Константин Федорович (1872–1943). Каффа (Старая Феодосия). 1927.

Но наша жизнь течет порой по известным только ей законам. Владимир Иванович, любивший море больше всего на свете, вынужден был прослужить в авиации сверх срока ещё долгих девять лет, дослужившись до звания прапорщика. А потом очередной виток. Развалилась наша большая страна – СССР. Жизнь бросила Владимира Ивановича в воздушно-десантные войска. Военком Пружанского района Белоруссии благословил его, сказав: «Теперь ты будешь служить дома. Моряком ты был, летчиком был, закалку получил отличную, отзывы о тебе хорошие, поэтому теперь тебе прямой путь в белорусские ВДВ». В тридцать лет впервые прыгнул Владимир Иванович с парашютом и приземлился … в болото. Ветер гнал наполненный купол и Владимир Иванович, как катер, распугивая лягушек, промчался по водной глади, подпрыгивая на кочках, пока его не вынесло на сушу. Радостно возбуждённые молодые солдаты, прыгнувшие раньше, с восхищением очистили «моряка» от тины и грязи. Они были поражены умением опытного прапорщика двигаться по водно-болотистой местности на парашюте. К удивлению Владимира Ивановича, этот маневр оказался один из самых сложных в ВДВ. Редко кому удаётся спастись, попадая в топкие болота.

Как говорили в древнем Риме: «Сик транзит глёриа мунди» (Так приходит земная слава!) Конечно, ему помогло в этом Море, его первая настоящая любовь.

Уже много лет ежегодно ездит Владимир Иванович на Море во время отпуска. Он ему поклоняется как живому существу. В первый день он целует Море, здороваясь с ним. В последний день он прощается с Морем, став на одно колено и преклонив голову, потом целует воду и обещает Морю вновь приехать на будущий год.

На днях на Черном море в совершенно тихую погоду вдруг возникла волна, высотой с метр, которая набросилась на феодосийский пляж, нанося урон и отдыхающим, и пляжному оборудованию. Настоящая волна цунами. (Цунами – в переводе с японского – «большая волна в гавани»). Возможно, где-то за сотни километров отсюда, произошел сдвиг тектонических плит, и на море родилась волна, которая мягко докатилась до Феодосийского залива, с явным желанием что-то сказать людям. Владимира Ивановича, стоявшего спиной к воде, сбило с ног, протащило по песку вперед, а потом ослабевшая волна ласково вынесла его на несколько метров в море. Сделав два-три мощных гребка, Владимир Иванович возвратился на берег. Его бил нервный озноб. Он-то понял, его лучший друг, его Море, даёт ему очередной сигнал.

Поэтому сегодня вечером он обручился с Морем. Владимир Иванович был счастлив. Он с грохотом открыл бутылку шампанского. Бокал – себе, бокал – морю. Снова бокал – себе, бокал – морю. Пораженные отдыхающие на пляже с удивлением смотрели на мужчину в тельняшке. Он не обращал на них никакого внимания. Он был наедине с Морем – ласковым, нежным и грозным, умным и страшным. Живым Морем!

Он был наедине со своей судьбой, со своим любимым Морем…

И.Айвазовский. Черное море.

70 лет назад, 8 сентября 1941 года, началась блокада Ленинграда. Две блокадные фотографии. Слова благодарности маме – блокаднице Ленинграда.

Я успел… Старший брат, Виктор, сообщил из Петербурга: «Мамы больше нет. Мы с тобой остались сиротами». Через час я был в Бресте на вокзале, а еще через пятнадцать минут поезд «Брест – Санкт-Петербург» мчал меня в родной город. Я успевал…

Вчера похоронили маму – блокадницу Ленинграда. Она прожила после окончания войны почти шестьдесят лет, и вот вчера её прах предали ленинградской земле. Накануне перед кремацией её отпевали. Когда двое мужичков с лицами пролетарского происхождения вдруг запели: один – густым красивым баритоном, второй – нежным печальным тенором, я моряк – подводник, капитана 1 ранга, не сдержался и заплакал…

Сегодня, среди военных писем отца, которые мама хранила всю жизнь, среди бумаг, потерявших свою значимость, я вдруг наткнулся на две завёрнутые в бумагу фотокарточки, сделанные в блокадном Ленинграде. Видимо, мама, прожившая 88 лет, хранила их особенно тщательно. Фотографии были дороги ей как память о бесконечно тяжёлом времени – девятистах днях блокады города Ленина.