Павел Якушкин - Из Астраханской губернии

— Какой такой Ермакъ Тимофеичъ? спросилъ мой спутникъ:- богатырь, что ль, какой былъ?

— Большой былъ богатырь!..

— Гдѣ же онъ силу свою оказывалъ? спросилъ другой мои спутникъ.

— А видишь ты: была баталія… Да, нѣтъ! надо сначала тебѣ разсказывать… Донцы и теперь — оторви головы: человѣка убей — свои не выдадутъ… Да вотъ недавно: мужичку наняли стадо стеречь, а она отъ нашихъ дѣвокъ и стала парней отбивать!.. Такъ что-жь, ты думаешь, наши дѣвки съ ней сдѣлали?..

Козакъ пренаивнымъ образомъ разсказалъ, даже со смѣхомъ, какъ козачки-дѣвки мучили мужичку. Какъ мучили эту несчастную — я передать не могу: описанія этихъ мученій не могутъ быть подъ своими названіями помѣщены даже въ дѣдахъ уголовнаго суда.

— Да вѣдь такъ проучили эту погань, что и по сю пору, вотъ ужь третья недѣля, не встаетъ съ постели, а можетъ и не встанетъ. Пошли было жаловаться на нашихъ дѣвокъ, да рожна и взяли: наши своихъ не выдадутъ ни за что; сказали, что молодыя дѣвчонки съ ней поиграли — вотъ тебѣ и вся не долга!..

— А что-жь Ермакъ Тимофеичъ? спросилъ мой спутникъ: — ты про Ермака припомнилъ.

— Я къ тому и рѣчь веду… Такъ вотъ каковы наши донскіе козаки!.. Теперь сорви головы, а прежде!.. Вотъ этотъ самый Ермакъ, чего-чего онъ ни дѣлалъ!.. Соберетъ, бывало, шайку, да не тайкомъ, не въ тихомолку, а какъ есть при всемъ народѣ собиралъ себѣ товарищей. Пройдетъ, бывало, во станицѣ, да крикнетъ: «козаки-атаманы!.. Есть ли здѣсь охотниковъ идти по мной на Волгу рыбу ловить?» — Къ нему, какъ комары на огонь, всѣ и лѣзутъ!.. Соберетъ шайку, да и на Волгу!.. Такъ ужь у нихъ своя воля: безъ оброка ни одного судна не пропустятъ; объ купеческихъ и говорить нечего; разъ бѣжало царское судно съ царской казной — и тому спуску не далъ: все до чиста обобралъ!.. Царь и распалился гнѣвомъ великимъ: — «подать, говоритъ, ко мнѣ Ермака!..» только вышла у вашего царя война съ какимъ-то другимъ королемъ или султаномъ, но знаю, а врать не хочу… Пошла баталія; бились, бились, видитъ нашъ царь: дѣло плохо, наша неустойка… Отколь ни возьмись Ермакъ Тимофеичъ — яснымъ соколомъ прилетѣлъ съ своими товарищами, козаками-атаманами, на подмогу вашему царю… Да наскочилъ Ермакъ-то Тимофеичъ съ флангу, съ боку то-есть…

— Знаю, знаю, проговорилъ мой спутникъ нетерпѣливо:- знаю.

— Да какъ сталъ Ермакъ-то королевское войско лупить… Царское войско впереди, а Ермакъ съ боку, да и задку прихватилъ!.. Какъ со всѣхъ сторонъ обступили королевское войско, такъ всѣхъ и побили, ни одного живаго не оставили, никого и въ полонъ не брали, всѣхъ смерти предали. Кончилась баталія, царь и спрашиваетъ: «кто мнѣ помогу далъ? Позвать того человѣка мнѣ!» Позвали Ермака къ царю. «Что ты есть за человѣкъ?» спрашиваетъ царь. — Я, говоритъ, Ермакъ, ваше императорское величество. — «Тотъ Ермакъ, что всю царскую казну ограбилъ?» спрашиваетъ царь. — Тотъ самый, ваше императорское величество. — «Та вина теперь тебѣ Ермаку отпущена, говоритъ царь: только впередъ не балуй! А теперь скажи ты мнѣ: какимъ чиномъ мнѣ тебя пожаловать?» А Ермакъ ему: «никакого чину мнѣ не надобно; а пожалуйте насъ, ваше императорское величество, всѣхъ донскихъ козаковъ тихимъ Дономъ». Царь и пожаловалъ насъ донцовъ тихимъ Дономъ, оттого мы и прозываемся донскими козаками, а по Ермаку Тимофеичу — Ермаковцами. Кликни любому донскому козаку: «эй, Ермаковецъ!» — сейчасъ откликнется: «что скажетъ, тебѣ надобно?» Право такъ!.. Хохлу скажешь: «эй, хохолъ!» — осерчаетъ, изругаетъ, пожалуй на драку пойдетъ! А назови Мазепой — и бѣги скорѣе: сейчасъ драться станетъ. А нашего козака назови козакомъ — «эй, козакъ!» откликнется; скажи «эй, Ермаковецъ!» тоже откликнется, развѣ только что засмѣется, а ничего, какъ есть ничего, и не осерчаетъ, да и серчать-то не изъ чего!..

— Да, мы съиздавна Ермаковцы, заговорилъ козакъ-зеленая шуба. — Пошли отъ Ермака, стало и есть Ермаковцы. И послѣ были воители, только по тѣмъ прозвища не проложено.

— Кто-же еще былъ? спросилъ кто-то.

— Да вотъ, хоть Пугача взять…

— Тоже богатырь былъ?

— Тоже воитель былъ храбрый.

— Кто-жь этотъ Пугачъ былъ?

— Говорю, воитель храбрый, простой козакъ, нашъ донской, а по прозвищу Емельянъ Пугачевъ — храбрый воитель, только пилъ ужь очень крѣпко.

— Не такъ давно: моя бабушка его видѣть не видѣла, а слышать слышала его рѣчи… на полъ-аршина отъ него была, и того меньше, а видѣть не видала! прибавилъ козакъ-зеленая-шуба.

— Какъ такъ?

— А вотъ какъ: бабушка моя взята изъ Дубовки; когда подъ Дубовку подходилъ Пугачъ, бабушка моя была дѣвка на выданье, женихи ужь сватались, сватовъ засылали, да у ней еще сестра была. Какъ прослышалъ ихъ отецъ, а мой выходитъ прадѣдъ, взялъ обѣихъ дочерей и посадилъ подъ полъ, а самъ съ попами въ ризахъ, съ иконами, со всѣми козаками, да съ колокольнымъ звономъ и пойди на встрѣчу Пугачу. Пугачъ ничего. Спросилъ, гдѣ всѣ начальники? Прадѣдъ вошелъ къ нему съ хлѣбомъ съ солью. «Всѣ разбѣжались», говоритъ прадѣдъ. Пугачъ принялъ. «Къ тебѣ въ гоcти, атаманъ, пріѣхалъ» — сказалъ Пугачъ, а прадѣдъ ему въ ноги большимъ поклономъ поклонился. Пріѣхалъ Пугачъ къ прадѣду верхомъ, лошадь, бабушкѣ говорили, вся разубранная… вошелъ въ избу, старымъ крестомъ перекрестился; сѣлъ за столъ, велѣлъ подать водки, такъ всю ночь и прогулялъ съ своими ребятами, и прадѣда съ собой посадилъ… Бабушка часто любила про Пугача разсказывать… Сама его не видала: она съ сестрой всю ночь просидѣла подъ поломъ, а что слышала и что люди ей говорили, бывало, намъ, покойница, и разсказываетъ…

— И много бабушка ваша разсказывала?

— Сама-то она почесть Пугача-то и не слыхала: цѣлыя сутки подъ поломъ дрожмя продрожала: ей было только про свою душу помнить, а послѣ, что отъ людей слышала, она и разсказывала намъ; мы еще тогда ребятишками были.

— А звѣрь былъ этотъ Пугачевъ?

— Нѣтъ! человѣкъ былъ добрый! Разобидѣлъ ты его, пошелъ противъ него баталіей… на баталіи тебя въ половъ взяли; поклонися ты ему, Пугачеву, всѣ вины тебѣ отпущены и помину нѣтъ!.. сейчасъ тебя, ходи ты солдатъ, — а солдаты тогда, какъ дѣвки, косы носили, — сейчасъ тебя, друга милаго, по-козацки въ кружокъ подрѣжутъ и сталъ ты имъ за товарища… Добрый былъ человѣкъ: видитъ, кому нужда, сейчасъ изъ казны своей денегъ велитъ выдать, а ѣдетъ во улицѣ, и направо и на лѣво пригоршнями деньги въ народъ бросаетъ… Придетъ въ избу — иконамъ помолится, старымъ крестомъ, такъ поклонится хозяину, а послѣ сядетъ за столъ. Станетъ пить — за каждымъ стаканчикомъ перекрестится!.. Какъ ни пьянъ, а перекрестится!.. Только хмѣлемъ зашибался крѣпко!..

— Ну, а кто пойдетъ супротивъ его, возьмутъ кого въ полонъ, а тотъ не покоряется — тогда что?

— Тогда что: кивнетъ своимъ, — тѣ башку долой, тѣ и уберутъ!.. А когда на площади или на улицѣ судъ творилъ, тамъ головъ не рубили, такъ кто какую грубость или супротивность окажетъ — тѣлъ вѣшали на площади тутъ же. Еще Пугачъ не выходилъ изъ избы судъ творить, а ужь висѣлица давно стоитъ. Кто къ нему пристанетъ, ежели не козакъ — по-козацки стричь; а коли супротивъ его — тому петлю на шею!.. только глазомъ мигнетъ, молодцы у него пріученные… глядишь, ужь согрубитель ногами дрыгаетъ…