Юрий Скоп - Избранное

Ксения, свежая, нарядно одетая, красивая, все пыталась создать настроение:

— И сразу к столу! Промедление смерти подобно. Прошу вас, Алексей Егорович, вот сюда. А сюда уж мы моего Михеева. Он нынче у нас хворый — поторчит на втором плане. Это не важно, что он Герой… Здесь, понимаете, вне очереди не получится. А я вот сюда, с вами рядышком. Не возражаете?

От Ксении исходил какой-то неуловимо приятный, незимний аромат. Светлые волосы ее, свободно рассыпанные по плечам, щекотнули озябшее лицо Кряквина.

— С чего начать, а? — показала Ксения на бутылки. Стол беспокоил глаза продуманно-выверенной, искрящейся сервировкой. — О-о, вспомнила! Мне тут недавно Шаганский анекдот рассказал. О главных, ну то есть самых основных вопросах разных эпох. Хотите, расскажу? Очень неглупо. Значит, так… Быть иль не быть? Представляете? Гамлет. Кто виноват?.. Что делать?.. С чего начать? И наконец, наиболее популярный вопрос нашего с вами времени… Какой бы вы думали? Какой счет?! — Ксения рассмеялась первая.

Улыбнулись и Кряквин с Михеевым.

— Действительно, неглупо… — сказал Михеев. — Счет — дело серьезное. За все ведь платить-то приходится… по счетам.

— Да ну тебя! — отмахнулась Ксения. — Ты под любое готов подвести целую философскую базу. Правда ведь, Алексей Егорович?.. Так с чего мы все-таки начнем?

— С нее, наверное, с родимой… — Михеев потянулся к бутылке с «Посольской» водкой.

— Ку-у-да? Не тронь! — шлепнула его по руке Ксения. — Вот сейчас-то… твой голос… не в счет, — сакцентировала она на последнем слове. — Отпрыгался, понял? Твой удел — «Ессентуки». А вот мы действительно врежем! — Она наполнила рюмки себе и Кряквину.

Михеев нарочито горестно-горестно вздохнул и набулькал себе в бокал минеральной.

— Отчизне кубок сей, друзья… За Первое мая!

Чокнулись и выпили. Стало тихо. Откуда-то из глубины квартиры — там, видимо, работало радио — донеслась мелодия песни. Все невольно прислушались.

— Ну, вот опять… — сказал Михеев.

— Что? — не поняла Ксения.

— Да «Гренаду» поют… Слышите?

— Ну и что?

— Да так… Пусть поют на здоровье. Популярная штука. Сколько лет ведь живет…

— Ты к чему это все… общеизвестное, муж? Поясни… — не скрывая иронии, попросила Ксения.

— Общеизвестное, говоришь? — Михеев серьезными глазами посмотрел на нее. — А ты никогда не задумывалась над тем, что общеизвестное бывает никому не известное?

— Что-то новенькое… — поцокала языком Ксения. — Интересно…

— Потому что такое общеизвестное, — не обратил на нее внимания Михеев, — не принадлежит никому и ничему, существует, самое большее, как привычка.

— Допустим, — согласилась Ксения. — Ты меня изловил на слове.

— А ты меня перебила на слове, — мягко, но в цель отплатил Михеев.

Кряквин слушал все это, опустив глаза. Чувствовал необходимость сохранения нейтралитета. А взгляд его мог выдать… Ксеньино умничание ему не нравилось.

— Так вот я начал с «Гренады»… — Михеев отхлебнул из бокала. — Вернее, даже не так… Не хочется вспоминать о больнице, но в данном случае вынужден… Однажды проснулся я там среди ночи, включил наушники и стал слушать концерт. Как раз передавали советские песни. И «Гренаду» запели… Красиво, с чувством, мужественно… Я знал эти стихи и машинально сверял их с текстом песни по памяти… Увлекся. Лежу и вижу, буквально вижу, следующую картинку… Оживились во мне слова. Такое, наверное, с каждым случается… Представляете, степь… Ковыли… Эскадрон в атаке. Лавой! До детали все вижу… до муравья, ползущего по эфесу сломанной сабли… Все вдруг увидел!.. — Лицо Михеева в эту минуту преобразилось, расправилось от морщин. Румянец даже возник на до того бледных щеках. Глаза заблестели. — Да-а… И вдруг все это рассыпалось, исчезло… Песня дошла до одной строки и перестала существовать для меня. Удивительно!.. Я лежал потом до утра и думал: как я раньше об этом никогда не задумывался?..

— О чем же? Ничего не понимаю, — с раздражением произнесла Ксения. — И потом… разве может какая-то одна строка перечеркнуть целое произведение?

— Может, оказывается… — спокойно сказал Михеев. — Может! Вот, пожалуйста, только послушай внимательно… «Отряд не заметил потери бойца и «Яблочко»-песню допел до конца…» Там дальше — «Лишь по небу тихо сползла погодя на бархат заката…» — заспешил, проглатывая слова, Михеев. — И так далее. Мне потом говорили, что сам автор считал эти последние строки красивостью, но почему-то не переделал их.

— Что же тебя смущает-то, наконец?

— Как что?! — Михеев встал, но тут же опустился на стул. — Безразличие отряда. Вот что! Ведь убили-то кого? За-пе-ва-лу!.. Запевалу убили! Вся «Гренада» об этом парне, представляете? Он, молодой, шел на борьбу, чтобы землю крестьянам отдать. Вел за собой, понимаешь? А отряд?.. «Не заметил потери бойца…» Вот тебе и раз! Запевалу убили, а отряд безразлично поет себе в свое удовольствие, скачет дальше и не оглядывается даже… Что же это такое? Поэтический просчет — срифмовалось и ладно — или заранее продуманная ложь, в расчете на общественность, которая затрет истинный смысл?.. А смысл-то тут, ей-богу, нехороший, мягонько выражаясь… Эта песня о безразличии. О безразличном и, следовательно, наплевательском отношении к человеку. Ложное добрячество: «…новые песни придумает жизнь, не надо, ребята, о песне тужить…» — только усугубляет вредность данного произведения. Это мое глубочайшее убеждение. Моя бы на то воля — я бы немедленно запретил исполнение его… Хотя понимаю, что масса людей станет мне тут же доказывать, что я не прав, что я умозрительно подхожу к оценке. Я даже представляю те аргументы, которые будут выставляться в защиту «Гренады». Дескать, тогда было иное время… И по-иному, мол, оценивалась одна человеческая жизнь. Люди делали революцию и безвестно сгорали в огне ее… Ерунда! И еще раз ерунда!.. Человек — во все времена человек! А безразличие — во все времена безразличие. И тот, кто воспевает безразличие, тот воспевает бездуховность… Бездушие. Рабство!.. К своему величайшему стыду я только на днях прочитал в больнице «Русские ночи» Владимира Федоровича Одоевского. Если не читали, Алексей Егорович, советую от души — прочитайте. Это добротная пища для ума. Мне запомнилась навсегда одна его мысль: горе тому народу, говорит он, где рано умирают люди высокого духа и живут долго нечестивцы! Это термометр, который показывает падение народа. Пророки умолкают!.. Каково?

Кряквин медленно перевел глаза на Ксению. А она, оказывается, в это мгновение смотрела на него. Их взгляды столкнулись, и Кряквин понял, что Ксения поняла, о чем он сейчас подумал.

— Сдаюсь, сдаюсь, — деланно рассмеялась она. — Убедил, победил и добил. Я, честно говоря, не ожидала от тебя, муж, такой публицистической прыти…