Юрий Скоп - Избранное

Я подошел к нему сбоку, бесслышно спустившись в котлован. Земля податливо уминалась под ногами, была рыхлая и мягкая. Постоял немного, не зная, с чего начать, а потом просто окликнул его:

«Э-э!»

Японец резко повернулся ко мне лицом и прицельно изучил меня взглядом с ног до головы.

Я старался как можно приветливее улыбаться ему, чтобы он чего-нибудь там не подумал, и он, насмотревшись на меня, тоже улыбнулся, показывая мне крупные и тупые… вроде пистолетных патронов… зубы. Я мгновенно запомнил тогда их медновато-белую неровность и нетесность во рту…

Надо было чего-то говорить, и я громко сказал ему:

«Ты ешь, ешь. Не бойся…»

Японец тоже что-то стал говорить и закачал головой, будто кланяясь. Я подошел к нему совсем близко и, прислушиваясь, с трудом догадался, что японец, жутко коверкая, повторяет одно только слово «хорошо». Оно у него получалось уморно: «Ка-рад-цо, ка-рад-цо, ка-рад-цо».

«Ну чего ты заладил, как этот… — сказал я японцу, присаживаясь с ним рядышком. — Конечно, хорошо. Только ты шамай давай. Рубай!..» Я показал ему пальцем на еду в крышке, а потом ткнул этим же пальцем себе в губы.

Японец, балда, усек этот мой жест по-другому, решил сдуру, что я у него «стреляю» жратву, и тут же с готовностью, поразившей меня, протянул мне всю крышку.

Я заржал, замотал башкой и замахал руками: мол, ты што, не-ет, я не нуждаюсь… «Это ты, ты ешь!..»

На этот раз он понял все правильно и, забавно прихватив палочками что-то вроде вареной картошки, сунул в рот.

«Во-о, — сказал я ему, — молоток!..»

Японец жевал и посматривал на меня сквозь починенные желтой проволочкой очки добрыми черными зенками. Мне ужасно хотелось спросить у него, чего это вчера на него так «тянул» ихний командир, но не знал, как это по-русски сделать, и промолчал.

«Ешь, ешь, — повторил я опять приставшие ко мне слова и только сейчас вспомнил о своем подарке ему. — О-о! — сказал я восторженно, толкая японца плечом. — Глянь-ка сюды…» И перекинул себе на живот свою противогазную сумку.

Японец проследил за моими движениями, и я торжественно вынул из сумки обернутую чистой тряпицей французскую булку. Показал ее ему, шикарную, поджаристую, и протянул: «На, хавай!..»

Во взгляде японца что-то случилось. Я заметил, как он замигал под очками часто-часто…

«Бери, бери. Не дрейфь…» — сказал я ему и положил булку на колени.

Он продолжал моргать, остановив на лице немую улыбку…

«Да мне же не жалко, — убеждал я его уверенно. — Я для тебя же ее приволок. Гадом буду…»

Я опять взял булку и попытался втолкнуть ее японцу в руку.

Надо мной что-то резко э-экнуло и привзвизгнуло.

Я, напуганный, задрал голову вверх…

Рядом со мной и японцем возвышался ихний командир в шапочке с козырьком.

Он опять что-то выкрикнул злое, а потом подпихнул меня своим коричневым американским ботинком на толстой подошве в руку, и булка упала на землю…

Во мне медленно и мутно закипело, подкатываясь к горлу, знакомое состояние отчаянной злости.

«Ты каво разорался, самурай ты?! — крикнул я ему, вскакивая на ноги. — Думаешь, большой, што ли? Можешь, да?!»

«Самурай» шумно хмыкнул, ощерился и презрительно сплюнул в сторону моего японца. Потом что-то хрипло сказал ему, поднял булку, сдул с нее грязь и ухватисто отодрал от нее зубами громадный кусмень.

Это меня вывело из себя окончательно.

«Ах, ты!» — рявкнул я с нервом, присел, загреб пальцами горсть земли и засадил ему этой землей прямо в жующую рожу…

«Самурай» было ослеп, но тут же проморгался, зарычал и тупо погнался за мной…

Куда ему, хорьку… Я легко пару раз обежал экскаватор, называя «самурая» всем, чем только мог. Но он не отставал и продолжал гоняться за мной…

Мой же японец как сидел с газетой на коленях, так и продолжал сидеть, глядя на нас, но теперь уже без улыбки, я это успел заметить, пробегая мимо него…

«Ну… еще кружочек, — думалось мне, — и пора делать отрыв из котлована. Хорошего помаленьку…»

Я уже выбрал себе глазами место, по которому должен был удобнее вскарабкаться наверх, и уже устремился к этому месту, чувствуя веселую упругость в ногах, когда совсем неожиданно вдруг споткнулся обо что-то, упал на руки, метра четыре еще проюлил на четвереньках, пытаясь подняться, а «самурай» набежал на меня сзади и с разбегу со всей силы поддал мне носком своего ботинка под зад…

Пинок был настолько силен, что я, как пуховый, взлетел от земли, перевернулся в воздухе через голову и, приземляясь, глухо вмазался спиной в мягкую стенку котлована…

Я хотел закричать… Я хотел этим криком пробить из себя непонятную, скрутившую ужасом все мое существо немоту и не мог…

Пинок «самурая» разучил меня и дышать и кричать…

Я моргал, пуча глаза, и все-таки видел, что происходило потом в котловане дальше…

Мой японец аккуратно составил на землю с коленок еду, встал, отряхивая штаны, и пошел на своих кривастых, чуть согнутых ногах, обкрученных ржавыми от глины обмотками, навстречу «самураю», который уже забыл про меня и старательно высмаркивался сейчас в большой клетчатый платок…

Японец подошел к нему, очень маленький по сравнению с ним, и что-то сказал ему, набычивши шею, показывая на меня рукой…

«Самурай» еще раз сморкнулся, выслушивая его, а потом небрежно, коротким невидным движением захотел оттолкнуть от себя…

Я так и не понял, что там в ответ проделал мой японец — я по-прежнему давился, захлебываясь немотой, — только увидел, как взметнулись вверх раскоряченные ботинки «самурая», а сам он тяжело и безвольно обрушился вместе со своим клетчатым платком под экскаватор…

Потом к японцу подбегали наши конвоиры с винтовками и — так же — летели от него в разные стороны…

Потом его окружали свои же пленные, а он, как какая-то обезумевшая машина, все швырял и швырял людей через себя…

При этом мой японец что-то кричал надсадно и обрывисто… На него кидались, а он, отступая ко мне мокрой от пота спиной, все разметывал и разметывал япошек…

Он, наверно, зашелся, потому что, когда подступился ко мне и поднял меня легко и безвесно, крепко и ласково-жадно притискивая к своей измазанной глиной тужурке, то все еще продолжал визжать, выбрызгивая изо рта пенистую слюну…

И с этого момента нам никто не мешал. Ни японцы, ни конвоиры, что стояли теперь поодаль с винтовками наперевес…

Японец теперь что-то шептал мне, хрипя и просвистывая горлом. Дужка его починенных желтой проволочкой очков уколола мое лицо. Левая его ладонь горячо и приятно лежала как раз на том самом месте, куда только что влетел, догнав меня, каменно твердый носок американского ботинка… Я прижимался к японцу тоже и наконец-то натужно, с мучительным звуком, выдавил из себя страшную немоту…