Василий Стенькин - Без вести...

И когда Пронькин открыл было рот, чтобы начать рассказ, Иннокентий перебил его.

— Стоп, отставить! Так, стало быть, не пойдет, не по-русски. Посиди маленько.

Он схватил пеструю сумку и убежал.

— Вот теперь можешь рассказывать, — сказал Иннокентий, вернувшись и разливая по рюмкам виноградную водку.

— В беду попал, дорогой друг. Хоть в петлю лезь. Вдвоем с Люсей получаем в месяц сто пять марок, еле-еле хватает на хлеб да на самую дешевую колбасу... Дочке даже молока не можем купить.

Они молча выпили.

— Ну, слушай... — Сергей отодвинул пустую рюмку. — В общем, мы с Люсей решили уехать на родину. А вместо родины — Австралия. На, почитай...

Сергей протянул Иннокентию контракт.

Каргапольцев внимательно прочитал, спросил:

— Как же это ты, а?

Нервы Сергея не выдержали, слезы потекли по его небритым щекам.

Уже поздно ночью, уложив Сергея на свою кровать, Иннокентий прилег с ним рядом и заснул беспокойным сном.

Старинные немецкие часы, в резном футляре из черного дерева, лениво отсчитывали время: тик-так, тик-так, тик-так.

Сергей проснулся первым, долго лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к медленному ходу часов. Тик-так, тик-так, тик-так... Время, казалось, еле переступало ногами, на одном месте, тик-так, тик-так, тик-так... Наконец, в часах зашипело, прохрипело четыре раза.

Сергей почувствовал, что Иннокентий тоже не спит, повернулся к нему, заговорил:

— Будь, что будет, поедем с Люсей в Австралию. Здесь тоже не жизнь. Никогда не думал, что могу так ненавидеть человека. Мне этого Шиммеля порой хочется задушить, а я должен ему улыбаться.

Иннокентий поднялся, распахнул окно, жадно вдохнул свежий утренний воздух. Не спеша повернулся и проговорил с большой теплотой.

— Через это окно я гляжу на родную землю... И комнату облюбовал из-за окошка. Не понимаешь? — И, не дождавшись ответа Сергея, продолжал: — Оно на восток смотрит... По утрам, когда пламенеет заря, я вижу — это родина машет мне красным флагом...

— Фантазер ты, Кеша!

— Верно, верно говорю.

Иннокентий присел рядом с Сергеем и, не скрывая волнения, сказал:

— Эх, Сережка, варнак ты эдакий! Завидую я тебе. Понимаешь, завидую...

Сергей поднялся, удивленно поглядел на друга.

— Есть чему...

— Есть, Сережа. У тебя жена, вы любите друг друга. Ты же батькой стал, дочка у тебя! Только ради этого стоит жить! А я? Мне уже тридцать семь стукнуло.

— Будет и у тебя любовь. Она впереди, скоро встретится.

— Нет, паря, — суховато отозвался Иннокентий. — Моя любовь позади. Хочешь, свою тайну открою?

— Если доверяешь. Вообще-то я не настаиваю.

— Никому не сказал бы, а сейчас...

Иннокентий прошелся по комнате, хрустнул пальцами.

— Тогда я еще учился в авиационном училище... Гутя, ну ты знаешь о ней, говорил же я, приехала ко мне в Иркутск... Ушли мы с ней далеко-далеко по Иркуту. Река такая есть, Иркут называется. Присели отдохнуть. Помолчали... Я и не вытерпел, сказал ей: «Пришло время расстаться нам, Гутя. Получил назначение в часть, завтра отправляюсь на фронт».

Смотрю, она на глазах меняется. В лице ни кровинки. Обняла меня за шею, прижалась к плечу и молчит.

— Чует мое сердце, — шепчет, — не увидимся.

— Я говорю, брось, фашистов разобьем, прилечу.

— Хорошо бы, — отвечает, — но войны без жертв не бывает.

Не знаю, сколько мы просидели так. Вдруг она уткнулась мне в грудь и шепнула: «Хочу от тебя ребенка...»

— Что ж потом?

— Уже на фронте получил от нее письмо. На медицинские курсы она собиралась. Так и не знаю, родился ребенок или нет.

Когда уже пили кофе, Иннокентий сказал:

— Ты вот что, Сережа, Где бы ни был, связь не теряй.

— А как же.

— От Николая давно получал весточку? Как он? Доволен?

— Доволен... Вся жизнь у него искалечена, а доволен. Все мы довольны... — горько усмехнулся Сергей.

Проводив Пронькина, Иннокентий сел в троллейбус и поехал к месту службы. Милославский устроил его сначала охранником в Мюнхенское отделение НТС, а потом, за скромность и послушание, он был назначен экспедитором: шестьдесят марок в неделю! Тридцать марок он отдавал монашке за квартиру. Хватало не только на питание, но и на одежду.

Почти два года прошло, как он вступил в «солидаристы». И, несмотря на покровительство Милославского, долго не мог проникнуть внутрь этой организации. Только в последние дни дружки и знакомые Милославского стали в какой-то мере принимать его за своего, перестали таиться, начали приглашать на совещания, давать кое-какие поручения.

Константин Витальевич встретил его приветливо, покровительственно улыбнувшись, спросил:

— Как, господин сибиряк?

— Стараюсь, осваиваюсь.

— Похвально. Какие планы на сегодня?

— Будем готовить литературу, снаряжать шары.

— Знаю, знаю, — улыбнулся Милославский, — я не об этом. Может, навестим фрау фон Крингер, а?

Иннокентию была противна мысль о посещении заведения фрау фон Крингер, но он беззаботно ответил:

— С удовольствием. Вы не боитесь, Константин Витальевич, что я могу отбить у вас Эльзу?

— Нет, не только не боюсь, но и сам готов уступить ее тебе. Что-то не нахожу с ней контакта... Я, пожалуй, займусь самой фрау фон Крингер.

Каргапольцев хорошо изучил своего патрона, понимал, что тут дело скорее всего в стремлении Милославского прибрать к рукам капиталы и заведение одинокой женщины. Вслух же сказал:

— А что же? Она переживает вторую молодость.

Милославский видел перемены, которые происходили в Каргапольцеве: стал следить за своей речью, уже не говорит «паря», «однако».

Константин Витальевич очень гордился, полагая, что все эти изменения — результат его тонкого психологического воздействия.

Каргапольцев и верно начал упорно работать над собой, но все давалось ему ценою огромных усилий: ведь за долгие годы скитаний по лагерям, Иннокентий отвык от многого, обретенного до войны, он должен был только работать и молчать. Все эти годы он не бывал в театре, не прочитал ни одной хорошей книги. И вдруг — откровенные и задушевные беседы с Рудольфом Нейманом. Почти забытое обращение «товарищ»... В нем начался процесс пробуждения и становления человека.

Добрые семена прорастали медленно, но Иннокентий все чаще стал задумываться над своей жизнью, к нему возвращались понятия чести и достоинства, он стал с жадностью наверстывать упущенное.

Его тревожила мысль: правильно ли он поступил, связавшись с Милославским, с этим НТС — с ярыми ненавистниками России. Но Иннокентий не пытался рвать с ними, успокаивал себя тем, что это делается для пользы Родины. Хотя, черт его знает, чего больше — вреда или пользы.

— Да, — прервал молчание Милославский, — сегодня снаряжать шары не будем: погода не благоприятствует. Займемся подбором и упаковкой литературы. А вечером навестим фрау фон Крингер и Эльзу.