Василий Стенькин - Без вести...

— Не пойму, откуда это в Германии? Такого лошадиного галопа у нас прежде не было.

— Времена меняются. «Буги-вуги».

— Не в нем дело, господин Милославский. Усваивая нелучшее от друзей, немцы забывают свое, родное.

— Что вы имеете в виду?

— А вот что. Вы, господин Милославский, русский и знаете, кто такой Генрих Гейне?

— Разумеется.

— А наши дети понятия о нем не имеют. Один мой приятель, старый учитель, спросил своих учеников. Одни отвечали, что профсоюзный босс, другие считали киноактером из Голливуда.

— Браво, браво, господин Фишер, — беззвучно зааплодировал слегка захмелевший Милославский.

— Германия всегда славилась аккуратностью и порядком. А теперь? Разбой, грабежи...

Фишер умолк и вдруг заторопился:

— Мне пора, засиделся... Старуха, поди, беспокоится. Кеша, запиши адрес. Заходи, заходи, друг Кеша. И вы, господин Милославский. Если чего лишнего, извините. Люблю поговорить, а тут еще такая встреча.

Несмотря на протесты Каргапольцева и Милославского, Курт Фишер оставил на столике деньги за пиво и сосиски и распрощался.

— Забавный старик. Совсем заговорил. Сосиски остыли.

— Он и тогда, Константин Витальевич, таким же был. Его любили у нас...

— Не коммунист, случайно?

— Что вы, Константин Витальевич, он скорее снова вахманом в Дахау пойдет, чем к коммунистам.

— Бог с ним... Наш план сорвался: поход к фрау фон Крингер придется отложить до завтра.

Проводив Милославского до такси, Иннокентий сел на попутный троллейбус. Рабочие парни возвращались со второй смены. Бледные лица, красные набухшие веки, ленивый разговор.

Иннокентий долго всматривался в их лица и, возвращаясь к впечатлениям прошедшего вечера, думал: «Эти парни, наверное, совсем иначе понимают свободу, чем те в роскошных автомобилях».

Палило июльское солнце. Мягкий асфальт улиц, раскаленный бетон и железо обдавали горячим дыханием.

Придя на службу, Иннокентий спустился в библиотеку. Вместе с Рязановым они погрузили в машину подготовленные тюки пропагандистской литературы.

Когда светло-коричневый, грузо-пассажирский «Монтерей» вынес за городскую черту, Иннокентий словно впервые увидел, что на свете существует земля, одетая травой, что над нею беззаботно кружатся быстрые стрижи и белогрудые ласточки...

Еще до войны он прочитал в какой-то книге, что есть такая болезнь — ностальгия, тоска по родине. И вспомнив сейчас об этом, подумал: «От нее врачи не нашли еще целебного средства. И не найдут!»

Машина плавно покачивалась на пригорках. Милославский — умелый водитель. Его рука твердо лежала на руле, уверенно удерживала машину на прямой бетонированной дороге. Вскоре он свернул на лесную поляну.

— Отдохнем малость.

Вышли, потянулись, разошлись в разные стороны, снова сошлись.

— Скажи, Иннокентий Михайлович, ты искренне поверил в правоту дела нашего «союза»?

Вопрос нелегкий. Иннокентий понимал, что Милославский, видимо, еще не полностью ему верит, в чем-то у него есть сомнение.

— Видите ли, Константин Витальевич... — Иннокентий старательно подбирал нужные слова. — Я делаю только первые шаги, поэтому мне иногда трудно дать верную оценку делу, которому служим.

— Скоро сам во всем разберешься... Только надо иметь здравую голову. Возьми события последних лет, вдумайся. Помнишь революционную вспышку в Берлине в июне пятьдесят третьего? Ты, как мне помнится, тогда наотрез отказался поехать туда?

— Мне никто настойчиво не предлагал... — увернулся Иннокентий.

— Мне Нечипорчук докладывал тогда... Царство ему небесное.

— Он обманул вас, Константин Витальевич.

— Не будем спорить, вернемся к событиям в Берлине... Восстание тогда подавили советские танки, но ведь русские солдаты и офицеры были на стороне восставших...

«Ха, — подумал Каргапольцев: — Солдаты поддерживают мятежников, а танки их давят. Воистину, странно! Да советские войска и не стреляли в немцев. Об этом говорит Рудольф, а уж он-то знает!»

— Русские офицеры сочувствовали немцам, уговаривали расходиться по домам. Главная причина поражения восставших — бездушный нейтралитет Запада. Если бы американские танки перешли границу, все было бы по-другому...

— Это могло привести к войне.

— Не будьте наивны, господин Каргапольцев, — произнес Милославский холодным тоном, как всегда переходя в таких случаях на «вы». Наше дело не пробьет себе дорогу без войны...

Остальную часть пути ехали молча. Мысленно возвращаясь к разговору о Нечипорчуке, Иннокентий спросил:

— А не кажется ли вам, Константин Витальевич, загадочным самоубийство Нечипорчука?

Милославский строго глянул на Каргапольцева.

— А почему ты вспомнил о нем? — спросил он, опять переходя на «ты». — И, не дождавшись ответа, добавил: — Ничего странного. Это был законченный неврастеник.

— А мне казался, знаете, человеком, жадным... до жизни.

— Добавьте: и особенно до денег.

Константин Витальевич вдруг громко и неприятно расхохотался, даже вытер платком слезы.

«Хотел бы я поглядеть на твое лицо, Каргапольцев, если бы вдруг взял да и сказал правду. Вот так, притормозил бы машину и сказал: — Нечипорчука убил я. И знаешь почему? Тебе не догадаться, простота! Надо было убрать его: слишком уж много он знал обо мне! И еще: я жил с его бабой, с этой самой жирной Софи».

Каргапольцев вроде бы задремал, а Милославский был напряжен и взвинчен. Он словно наяву увидел все, что случилось в тот тусклый, душный вечер. Милославский и Нечипорчук шли лесом к Биндеру. «Я замедлил шаг, — вспоминал Милославский, сидя за рулем, — а он шел впереди. Щелкнул затвор пистолета. Нечипорчук резко обернулся и сразу все понял. Бежать было бесполезно: расстояние между ними было слишком мало. Он стал на колени и пополз ко мне, рыдая и вымаливая пощады. Он говорил, что согласен отступиться от денег, что десять лет копили мы вместе, готов уступить Софи: оказывается, давно все знал о нас, но молчал... И вдруг вскочил, бросился на меня. Тут я его и хлопнул. Потом вытащил из его кармана вальтер, выстрелил вверх и бросил пистолет возле трупа. Сам пошел к Софи, изрядно выпил у нее и в последний раз заночевал.

Словно угадывая его мысли, Иннокентий спросил:

— А что слышно о Софи?

Милославский ответил спокойно и даже небрежно:

— Такая баба нигде не пропадет. Я выдал ей большое пособие и устроил в лагерь беженцев под Гамбургом.

Шары запускали с большой поляны. Там был установлен специальный компрессор, завезены гондолы, баллоны с газом и всякое другое оборудование.

Милославского и Иннокентия встретили трое мужчин. Как видно, Константина Витальевича здесь хорошо знали, тепло приветствовали. Поздоровались и с Каргапольцевым, но своих фамилий не назвали.