Василий Стенькин - Без вести...

Так началась вторая жизнь Иннокентия Каргапольцева, полная унижений и лишений, оскорблений и мучительных раздумий: жизнь в немецком плену, на чужбине.

В то утро жильцы шестьдесят третьей комнаты блока семь проснулись раньше обычного. С вечера моросил мелкий дождь. В такую погоду тоска захватывает сердце. Парни давно не спали, ворочались, но голоса не подавали. Первым заговорил Николай.

— Эх, до чего же пакостно на душе... Ну, прямо вижу мою Вязочку. Грачи кружатся над ветлами, собираются в далекий путь...

— И мать хлопочет по хозяйству... — сказал Сергей в тон ему.

Иннокентий высвободил руки поверх серого солдатского одеяла

— А у нас уже снег на горах. Сверкает на солнышке.

— Там все на месте, все по-прежнему. Только нас нет дома.

Николай неохотно встал, лениво сделал пять-шесть приседаний, подошел к окну, раздвинул давно не стиранную штору.

— Сыплет, как из сита...

Он присел на край кровати Сергея.

— Жди посланца от господина коменданта.

— Поди, еще не успели доложить.

— Нечипорчук, язви его, всегда и везде успевает, — заметил Иннокентий, поднимаясь с постели.

Так оно и случилось. Ровно в семь заявился рассыльный из комендатуры и вручил повестку — явиться к восьми на беседу. Они хорошо знали, что означает такой вызов.

Комендант лагеря «Пюртен-Зет» Константин Витальевич Милославский был вежлив: никогда не повышал голоса, не ругался и уж тем более никогда не пускал в ход свои длинные, костлявые руки. Во всяком случае здесь, в лагере перемещенных лиц, он никого пальцем не тронул. Обычно это делали другие, по его распоряжениям. Но сказанные тихим голосом, вполне приличные слова, больно ранили и обжигали душу.

Высокий и худой, он сильно сутулился. С первого взгляда казалось, будто горбат. Длинное, бледное лицо, прорезанное глубокими продольными морщинами, выражало то досаду и огорчение, то недовольство и насмешку.

— Милости прошу, господин... э-э Пронькин. Будьте добры, присядьте.

Сергей знал, что за вежливой маской в коменданте таится хитрый, расчетливый, злой человек.

Пронькин присел на край стола и положил руки на колени.

— Вы сидите, словно на допросе, — с усмешкой заметил комендант. Между тем, я пригласил вас, господин... (он взглянул в записочку, видимо забыл фамилию Сергея) господин Пронькин, на беседу.

— Я вас слушаю.

— Мне стало известно, господин э-э Пронькин, о вашем необузданном поступке.

Сергей молчал, опустив голову. Милославский придвинулся к столу, оперся об него грудью.

— Может, соизволите объяснить, как это случилось?

— Виноват. Обидно стало, не сдержался.

— И какой же faux pas — ложный шаг вы сделали?

— Я думаю, господин комендант, вам уже доложили.

— Возможно. А все-таки?

Пронькин подробно рассказал о случившемся.

— О-о! Как нехорошо. Вы забыли, господин Пронькин, о том, что наш лагерь на немецкой земле. Нас приютили, обеспечили жильем, пищей. Мы обязаны соблюдать хотя бы элементарные приличия, постоянно испытывать чувство благодарности. Не мы виноваты в том, что Россия отказалась от нас. Что мы для нее?..

Сергей почувствовал, как в нем медленно, глухо, но сильно поднимается упрямое желание не соглашаться ни в чем с этим долговязым господином.

— Только в свободном мире высоко поднято значение отдельной личности, — продолжал Милославский. Он, видимо, считал, что собеседник с интересом слушает его и соглашается. — Еще наступит час, и мы вернемся в Россию, как ее освободители, но сейчас... надо терпеливо ждать.

«Интересно, — подумал Сергей, — с кем это ты собрался идти в поход, освободитель? Много вас ходило туда, только оттуда мало кто возвратился ».

Но Пронькин не высказал этих слов, он молчал: от коменданта зависела его судьба.

— Мы должны постоянно помнить об этом грядущем священном часе и готовиться к нему...

«Готовьтесь, готовьтесь!..» — язвительно подумал Сергей.

— Мы должны крепить дружбу с немецким народом, а также с нашими великими американцами. Французы говорят: «Les amis ре nos amis sont nos amis» — друзья наших друзей — наши друзья. Вы поняли мою мысль, господин Пронькин?

— Не совсем.

— Надо помириться с управляющим. Вы должны попросить прощения у господина Биндера, и тогда я могу ходатайствовать, чтобы вас оставили на работе.

— Этого сделать я не могу, господин комендант...

— Почему не можете?

— Он издевался надо мной, он издевается над всеми нами, над русскими...

— Вам надо хорошо обдумать свое положение, господин... э-э-э... Пронькин.

— Я не буду просить прощения у этого господина.

— Что ж... Тогда я освобождаю себя от обязанности защищать вас.

— Это дело ваше.

— Подумайте еще раз, очень хорошо подумайте.

Милославский поднялся. Встал и Сергей.

— Господин Пронькин, — почти ласково проговорил Милославский, — если вы будете уволены, мы не сможем разрешить вам оставаться на территории нашего лагеря. А это, сами понимаете...

— Все, господин комендант? Разрешите идти?

— Идите, мы с вами оба будем еще думать.

Сергей покинул кабинет коменданта.

— Странные люди, эти русские, — размышлял Милославский, оставшись один. — Я хотя и сам русский, а этих не понимаю. Откуда у них эта лапотная гордость? Или, может быть, это идет от большевистского фанатизма?

Да, для коменданта лагеря Милославского не понятна была «загадочная русская душа». Да и как ему было понять эту душу, когда большую часть своей жизни он прожил за границей: семью товарища одесского окружного прокурора Милославского, отца Константина Витальевича, вместе с другими белоэмигрантами, вынесло в Париж. Константин окончил Сорбонну, получил диплом юриста. После нападения гитлеровских полчищ на Советский Союз, молодой Милославский кинулся «освобождать отечество». Вместе с немецкими войсками прибыл в Одессу. И вот он уже в управлении полиции безопасности «генерального округа Николаев». Начал с должности переводчика, а под конец выслужился до начальника КРИПО (отдела криминальной полиции). Тут ему все пригодилось: и юридическая подготовка, и знание русского языка, да еще оказалось, что он знает и одесские катакомбы — играл в них когда-то с мальчишками в разбойников. А ведь в годы фашистской оккупации в одесских катакомбах надежно укрывались советские партизаны... Борьба с ними составляла главную заботу управления полиции безопасности.

Вот тут-то он и развернулся во всю свою подлую силу: многих людей загубил тогда Милославский!

Давно кончилась война, а Милославский все еще остается в Западной Германии: он быстро понял и оценил новую обстановку и начал охотно исполнять поручения новых хозяев — американцев.

Едва захлопнулась дверь за Сергеем, в кабинет неслышно вошел Нечипорчук. Он остановился у порога.