Борис Яроцкий - На всех фронтах

По случаю моего неожиданного появления хозяева выставили на стол все, что они имели из закусок в это трудное для населения время. Ужин получился на славу, праздничный. Из этой гостеприимной, милой, душевной семьи я ушел около полуночи. Провожая меня, Эмиль говорил:

— Метек, пьоруне! Мы с Броньцей бардзо рады тебе! Наш дом — твой дом.

Так оно и было. За более чем двухмесячное пребывание в Катовице я постоянно бывал у Грыцмаков. Еще ближе узнал их, сильнее полюбил. Этот дом был полон человечности и доброты. Здесь всегда звучала неподдельная, искренняя благодарность Советской Армии за освобождение польского народа от немецкого ига. Эмиль и Броньця в моей душе оставили глубокий след на всю жизнь. Прошло много лет, но цепко держит память их лица, улыбки, наши встречи в их доме. После возвращения из командировки в Варшаву мне еще дважды удалось навестить моих добрых польских друзей. Последний раз виделся с Грыцмаками в декабре сорок шестого года. А в январе нового года я уехал к новому месту службы, на Родину — в Советский Союз. В Польше остались сотни моих испытанных боевых друзей, с которыми вместе прошагал почти два военных года и почти столько же работал после войны, помогая налаживать новую жизнь.

Но все это было потом, а сейчас…

Потекли дни, заполненные до предела работой на радиостанции, знакомством с городом, посещением кинотеатров.

Весна брала свое. Стало заметно пригревать. В городе просохли все улицы и тротуары.

Как-то по обыкновению спускаюсь в подвал своего дома, захожу в одну из комнат, где еще не был, и вижу целехонький велосипед. Проверил колеса — крутятся, даже шины не спущены. Руль, педали, седло — все на месте. Проехал по пустой комнате… Вполне можно использовать как городской транспорт! Тут же иду к коменданту и спрашиваю разрешения покататься. И он, к моему удовольствию, отдает велосипед в мое полное распоряжение. С этого дня я почти не ходил пешком по городу.

И вот однажды благодаря этому велосипеду в моей жизни происходит чудо… Да, чудо! Иначе такой случай не назовешь.

Произошло это двадцать шестого марта сорок пятого года. Стоял теплый солнечный день. Мои «кировские» наручные часы показывали время что-то между одиннадцатью и двенадцатью. В форме подпоручика польской армии еду на своем велосипеде по улице города, недалеко от железнодорожного вокзала. Это почти в самом центре.

Еду медленно и внимательно слежу за дорогой и пешеходами. Их здесь было много. Некоторые из них сходили с тротуара и передо мной пересекали улицу. Пешеходы в основном гражданские. Но впереди среди гражданского люда выделялся немолодой уже советский солдат в повидавшей виды старенькой шинельке, худощавый, с карабином на плече. Скользнув по нему взглядом, я подумал: «Такой же, как и мой батько. Где он сейчас?..»

Вспомнил отца, и мне стало немножко грустно. А солдат продолжал идти в том же направлении, в котором ехал я. Поэтому я мог видеть его только со стороны спины. И вдруг! Меня как будто что-то обожгло. Посмотрел внимательнее на голову солдата, затылок… «Так это же отец!! — осенило меня. — Ну конечно! Этот затылок, эти волосы узнал бы среди тысяч других! А походка… Отцовская походка! Другой такой на свете нет!»

Я тут же соскакиваю с велосипеда, бесцеремонно бросаю его на тротуар, останавливаю за рукав первого поравнявшегося со мной поляка и радостно объявляю:

— То муй ойтец иде! (Мой отец пошел!) — и показываю рукой в сторону медленно удаляющегося от нас солдата. Зачем все это я проделал? Не знаю.

Моя радость была настолько потрясающа, что мне необходимо было обязательно и немедленно поделиться ею с кем угодно. Прохожий посмотрел на меня удивленно, пожал плечами и пошел своей дорогой. Боясь потерять из виду отца, я побежал за ним. Быстро догнал, положил ему руку на плечо и с напускной строгостью сказал:

— Товарищ солдат, ваши документы!

Отец обернулся…

— Митя!.. Ты?!.

Впервые в жизни увидел я на глазах у отца слезы.

Прохожие останавливались и удивленно смотрели, как обнимаются пожилой советский солдат и совсем молоденький польский офицер.

После нашей памятной саратовской встречи прошло больше двух лет. В масштабах военного времени это немало. Тогда, в Саратове, меня настойчиво искал и нашел отец. Сейчас совершенно случайно отца нашел я. Точнее, случайно увидел. Я ведь даже не предполагал, что он находится в Польше, а тем более в Катовице. Никто из нас обоих и не думал друг друга искать. Но судьбе, видимо, было угодно, чтобы отец и сын оказались в одной стране, в одном городе, на одной улице, совсем рядом друг от друга в одну и ту же минуту!

Возможность такой встречи среди огромных просторов, на которых растеклась людская масса в той войне, кажется немыслимой. До сих пор сам не могу спокойно вспоминать об этом случае. И все же, как оказывается, наши встречи не единственные. Во время Великой Отечественной войны неожиданных встреч на ее дорогах было немало. О них не один раз слыхал я рассказы. Но каждая встреча — единственная в своем роде, не похожа на другую.

Возможно, есть скептики, которые с недоверием относятся к подобным историям. У меня такая «невероятная» встреча с отцом состоялась на польской земле. Есть даже фотографии, где мы с отцом сняты в эти памятные дни в Катовице весной победного года. Но фотографии не для доказательства, для человеческой памяти…

Память об этих двух встречах на дорогах давно отгремевшей, но незабываемой войны для меня очень дорога. Давно хотелось о них рассказать подробнее.

Все послевоенные годы, до самой кончины, отец любил вспоминать в кругу родных и друзей о наших двух встречах. Ни о каких других событиях своих военных лет он с таким волнением и так часто не рассказывал.

…Война дала себя знать. Выглядел отец значительно хуже, нежели в Саратове. Сильно похудел, постарел. Кашель у него стал хроническим.

— Вот что, батько! — предложил я ему. — Давай сейчас же пойдем к твоему командиру и попросим увольнительную. У меня условия отличные, немного отдохнешь, да и рассказать есть что друг другу…

Когда пришли в расположение железнодорожного батальона и рассказали о нашей встрече, все искренне удивлялись, по-доброму завидовали и радовались вместе с нами. Тут оказалось много моих земляков из Кривого Рога, они радостно пожимали мне руку:

— Неужели это ты, Митя?! — Ведь они меня помнили только мальчишкой.

Командир без всяких разговоров отпустил отца на целых три дня, записав на всякий случай мой номер телефона.

…Отец со скрытым любопытством, внимательно рассматривал мой кабинет, всю его обстановку. Было видно: он горд тем, что сын повзрослел, возмужал, стал офицером, что живет в здании комитета Польской рабочей партии, а значит, выполняет какую-то важную работу. Но все это отец переживал молча, почти ни о чем не расспрашивал. Нужно было хорошо знать его, чтобы по выражению лица или по отдельным репликам и вопросам понять его настроение, узнать, доволен он или нет. Похоже, что здесь ему все нравилось. Правда, после солдатской казармы в первый день отец чувствовал себя как-то неуютно в моих слишком уж комфортабельных условиях.