Дмитрий Губин - Въездное & (Не)Выездное

На следующий день мне уезжать, и со мной вместе уезжает, похоже, весь Куршевель. Вот в Les Airelles горничные накрывают до следующий зимы мебель пленкой, в спа-центре сливают воду из джакузи, а мне передают в подарок пакет с пасхальными шоколадными яйцами: «Мы закрываемся, приезжай в декабре, будут специальные цены». Вот из бутика Lacroix вывозят на склад нераспроданные лыжи: пасхальные каникулы в Европе закончены, магазин будет закрыт. Вот в офисе по туризму просят не забыть упомянуть о новой автоматической магнитной системе, пристегивающей к креслам подъемников детей, и о возможности зарядить деньгами старые пропуска на подъемники через интернет, – но это тоже теперь только в декабре. У инструкторов сегодня последний рабочий день. Куршевель закрывается до следующей зимы, и буквальностью закрытия я слегка ошарашен. Я спрашиваю, что же работает летом.

– Летом Куршевель – это стройка, – следует ответ. – Как, приедешь на следующий год? Le saison est fini!

Я мотаю головой и говорю, что буду еще непременно кататься под Петербургом, где в Коробицыно закрывают подъемники лишь в середине мая, – но не говорю, что там два курорта разгородили гору забором как берлинской стеной и который год не могут договориться об общем допуске на склоны.

В русский Куршевель мне не вернуться, потому что его больше нет, а есть четыре французских альпийских станции, на любой вкус и кошелек, с отличными инструкторами, с улыбающимися продавцами, где горы общие на всех, и это такие прекрасные горы, что когда мчишь с вершины вниз, то от перепада давления закладывает уши, а от смены красот захватывает дух.

А с другой стороны, все равно вернуться придется, потому что «русский Куршевель» – это ведь не место, а состояние нации.

И не надо никуда ехать, чтобы в этом убедиться – достаточно просто постоять в московской пробке, когда дорогу перекрывают ради кортежа с мигалками.

Два года спустя я наблюдал, какой может быть, что называется, пристойная встреча русского Рождества в Альпах, в тех же Трех Долинах: сначала факельный спуск инструкторов горнолыжных школ, потом фейерверк, потом танцы на снегу и горячее вино бесплатно. Было это все в упомянутом Мерибеле, который я просто обожаю за сложносочиненность даже «синих» трасс, обильно поросшие заснеженными елями склоны и наличие отличного олимпийского центра с бассейном, катком, спортзалом и скалодромом. Как и за то, что хотя до Куршевеля – всего один перевал (на лыжах можно управиться за полчаса), это все же другая долина.

А как встречал русское Рождество Куршевель? Оправился ли он после кризиса 2008-го? Замер ли в преддверии нового кризиса?

Право, не знаю. Я с тех пор катался еще много где – и в Норвегии, и в Австрии, во Франции в Лез Арк и в Ла Плань – но в Три Долины заскочил лишь в январе 2012-го.

Тогда там были невероятные снегопады. Все замело, половина подъемников не работала, перевалы были закрыты, с утра гулко стреляли противолавинные пушки, горели предупреждения о «крайне высоком риске катания» – мы жили в Мерибеле как в варежке, затерянной в сугробе. Понемногу катались, конечно. А еще помогали вытаскивать из снега машины, не удосужившиеся надеть на колеса цепи, покупали савойские сыры на местной ярмарке и выслушивали от местных, что деревушку Пралонг из-за лавин и вовсе эвакуировали.

И это была такая зимняя жизнь, что из сугроба, честно говоря, выбираться ни в какой Куршевель и не хотелось.

Tags: Агрессия СССР против Финляндии. – 25 тысяч погибших финнов и 125 тысяч погибших советских солдат. – Украденные территории, чувство стыда и призыв к покаянию действием.

Каждый раз, когда я еду на питерскую дачу (по скверной и опасной трассе «Скандинавия» до поворота на Гаврилово, далее до Лебедевки), то испытываю чувство без вины виноватого. Потому что еду (до поворота на Кямяря, далее до Хонканиеми) по украденной земле, – пусть и не я украл.

Самая сладкая часть Южной Карелии, что лежит к северо-западу от городка Сестрорецка и зовется ныне Выборгским районом Ленобласти, не является исконно русской ни при каких трактовках истории. Это финские земли, под чьим бы протекторатом они ни пребывали – шведским (по 1721 год) или российским (по 1917-й, когда Финляндия провозгласила независимость. Причем с 1809 года эта страна была автономией).

К 1939 году в маленькой стране, едва ставшей независимой, пережившей кровавую гражданскую войну (да-да, в Финляндии такое тоже было, только там красные проиграли), все понимали, что новая война неизбежна: страна оказалась зернышком между жерновами Советского Союза и Третьего Рейха. А поскольку по пакту Молотова-Риббентропа Финляндия входила в сферу интересов СССР, то даже выбора – с кем воевать – у финнов не было. Так что в приграничных районах формировали армию, строили укрепления, оттуда эвакуировали население. Расчет был – не удержаться, а сдержать наступление на полгода, до прихода союзников.

Далее известно, что случилось.

СССР напал на Финляндию без объявления войны, исключен был за это из Лиги Наций, союзники на помощь не пришли, война уложилась в 3 месяца и 12 дней; финны потеряли земли от Выборга и до бывшей границы, а СССР, вследствие эмбарго, потерял возможность получать авиационные двигатели из США. У финнов был убит каждый четвертый солдат, у советских – четверо из десяти. Часть красноармейцев попросту замерзла насмерть в морозы, выполнив роль щепы на том лесоповале, где все делается числом, а не уменьем. Существует, кстати, точка зрения, что эту информацию крепко-накрепко намотал себе на усики Гитлер.

Описание Зимней войны, Talvisota, я опущу; опущу и период вплоть до 1945 года, после которого Финляндия потеряла Южную Карелию вторично, плюс – о чем у нас опять же мало знают – принуждена была выплачивать СССР репарации и контрибуции в размере 250 миллионов долларов в тогдашних деньгах (около 3 миллиардов долларов в пересчете на нынешние). И платила: эшелоны со станками и техникой шли в СССР вплоть до 1952 года. Я видел снимок 1946-го года с президентом Маннергеймом в санях: подпись гласила, что, поскольку весь бензин уходил в СССР, Маннергейм велел его остатки отправлять на село и запретил чиновникам пользоваться автомобилями, причем начал с себя.

Для меня куда важнее объяснить природу моего нынешнего стыда. Ведь это чувство среди петербуржцев, проводящих летние деньки на карельских дачках, мало кто разделяет. «Ну да, была война, и что теперь, назад все возвращать?» – такова примерно точка зрения питерского дачника. «Чего ж ты не требуешь извинений американцев перед индейцами, которых они завоевали и поубивали?» – ехидно спрашивают меня они, если я все же ввязываюсь в спор (а я, бывает, ввязываюсь: американцы перед потомками тех индейцев все же повинились).